— Говори правду, Захария! С чем ты пришел ко мне? — быстро сказал он.
— Я пришел за Вами, царь. Вам надо явиться к царице, — коротко ответил Захария и опустил голову, чтобы не видеть лица Юрия.
Юрий сильно побледнел, услышав это неожиданное приглашение, встал, покачнулся, потом справился с собой и с таким чувством, как будто его вели на казнь, направился к двери.
— Идем, Захария, мы вместе с тобой смотрели смерти в глаза и не устрашились. Убоимся ли теперь своей судьбы?!
— Не печальтесь, царь! Идите смело! Ваш верный слуга будет с Вами, — утешил его Захария. — Уповайте на милость царицы!
Они вышли из помещения, сели на коней и помчались в Исани. Юрий больше не сомневался, что впереди его ждала печальная весть об удалении из Иверии. Случилось как раз то, чего он сильней всего боялся: разлука с царицей и отъезд на чужбину.
Тамара приняла их в том же зале, где они были у нее перед походом на Карс, строгая, величественная и печальная. Она приготовилась к мучительному объяснению с Юрием и заранее хотела дать ему понять, что сейчас не время для жалоб и любовных излияний.
Но Юрий вошел совсем иной, чем ожидала Тамара. Она смотрела на него с изумлением, не веря, что это тот самый Юрий, с которым она совсем недавно венчалась в Сионском соборе и с которым она виделась здесь в их последнее свидание. Это был не прежний, порывистый, жизнерадостный, с прекрасным светлым лицом русский князь, каким он приехал в Иверию, а глубоко изможденный, страдающий человек, подавленный тяжелым горем, для которого, казалось, навсегда были закрыты все радости жизни. Необычайно тихо он приблизился к царице, преклонил пред нею колено и низко-низко опустил голову. Он не произнес ни одного слова, не жаловался, не рыдал и не просил у нее пощады. Его молчаливая покорность, сдержанность, проникнутая беспредельным горем и отчаянием, мгновенно изменили все настроение царицы и сразу разрушили преграду, мешавшую ей всегда приблизиться к Юрию. Ею снова овладела безмерная жалость, соединенная с горьким сознанием своей вины перед ним; она не могла без содрогания смотреть на его склоненную фигуру, чувствуя, как его горе пронизывает ей душу, тяжелым гнетом ложится на ее жизнь.
Она больше не могла выносить молчания и, волнуясь, произнесла:
— Прошу тебя, встань! Я хочу вести с тобою беседу как с человеком разумным, прошедшим через великое испытание, которому — видит бог — я желаю только добра и готова сделать все, что в моих силах, чтобы вернуть тебя к жизни, достойной твоего звания!
Юрий вздрогнул от мелодичного звука ее голоса, но не шелохнулся, не подал никаких признаков жизни, предпочитая лучше умереть у ее ног, чем вести беседу о своем отъезде из Иверии.
— Не падай духом! Помни, где уныние и отчаяние, там всегда действует сатана, — мягко продолжала Тамара, видя, что его неподвижность и молчаливость принимают угрожающий характер, — страдания очищают наши души и ведут нас к совершенству.
Она испытывала невольный страх перед этим человеком, пережившим такие неизмеримые глубины тоски, унижения и внутреннего омертвения, что в его сердце не находили уже отклика никакие человеческие слова, а до сознания не доходило ничего, кроме невыносимой боли от неминуемой близкой разлуки с Тамарой.
— Встань, — строго повторила царица, — я хочу говорить с тобою!
Юрий сразу пришел в себя, поднялся и тяжело опустился в кресло против Тамары.
— О чем ты хочешь говорить со мною? Разве ты не знаешь, что человек не может перенести больше того, что в его силах?! Бог не требует того от человека, что ты потребовала от меня. Ради любви к тебе я отрекся от всего, будучи не монахом, а царем обширного царства, и стал жить отшельником, не видя никакой отрады в жизни. Скажи, чего ты еще требуешь от меня? Какого нового подвига ждешь от человека, лишив его света и разума?
Юрий говорил очень медленно, точно отрывая от себя каждое слово, и ни разу не посмотрел на царицу. Видимо, он чего-то ждал от нее, внутренне на что-то решался, мучился и боролся, но в то же время ни за что не хотел обнаруживать своей душевной слабости перед царицей и больше всего боялся поддаться пленительному очарованию ее близости. Он сидел, как зачарованный, еле противостоя безумию, которое овладевало им каждый раз, как он видел Тамару, и все его душевные силы были устремлены к тому, чтобы удержаться на высоте и вновь не сделаться пленником своей любви.