Горячие слова Сослана, как он быстро заметил, не вызвали такого же горячего отклика у Саладина, который, выслушав его, хоть и без досады, но и без явного сочувствия, сделался только еще более задумчивым и печальным.
— Тебе известно, как мне ненавистен ваш памятник веры, — промолвил он, наконец, строго и невыразимо грустно. — Я никогда бы не отдал его христианам, если бы недуги не подтачивали мои силы. Боюсь, как бы смерть не настигла меня внезапно и не воспрепятствовала закончить начатое мною дело ради торжества ислама. Поэтому, помня о смерти и зная, что вместе с собою я не унесу в могилу ваш талисман, я решил уступить настояниям императора константинопольского Исаака, оказавшего мне много услуг, и передал древо принцу Мурзуфлу, который вместе с посольством давно уже отбыл в Константинополь… — Он замолк, увидев на лице Сослана выражение ужаса и отчаяния, затем добавил более мягко, с чувством сострадания и сожаления:
— Но дабы этот предмет соблазна не достался в одни руки и не был обращен когда-либо греками против поборников ислама, я отдал императору Исааку часть вашего талисмана, а другую оставил тебе, полагая, что ты сдержишь свое слово и вернешься ко мне, получив достойную награду за верность. Я не хотел, чтобы ты унес с собой обиду и ушел отсюда исполненный скорби и печали. Да пошлет тебе бог радость и исполнение того, чего ты желаешь больше всего в жизни!
И прежде чем Сослан мог выразить ему свою благодарность, Саладин сделал знак невольнику. В зал внесли большой драгоценный ковчег из черного дерева, окованный серебром и закрытый двойными створчатыми дверцами.
— Здесь хранится ваш памятник веры! — снисходительно произнес султан. Дверцы ковчега раскрылись. Сослан увидел горизонтальный поперечник расчлененного креста, вертикальную часть которого он, очевидно, отдал императору Исааку. Сослан долго стоял неподвижно и затем, обернувшись, тихо сказал султану:
— Если бы Вы предложили мне все сокровища мира, то они показались бы ничтожными в сравнении с тем, что я получил от Вас! Мои слабые уста не в состоянии принести Вам достойной хвалы и благодарения, но мое слово порукой, что Иверия будет свято хранить залог мира и дружбы с султаном Египта и Дамаска. Примите, о царь царей, золото, которое мы везли Вам, хотя ценность его ни в коей мере не может сравниться с той великой святыней, которую Вы даровали мне!
Он испросил разрешения султана впустить Мелхиседека со слугами, принесшими золото.
Вначале Саладин как бы обрадовался принесенному дару, так как сильно нуждался в деньгах для продолжения войны с крестоносцами, но вскоре приятное чувство сменилось в нем грустью. Вероятно, предчувствие близкого конца, сознание, что дело его жизни удалось только наполовину и впереди опять предстояла жестокая борьба с Ричардом, своей храбростью приводившим в ужас всех мусульман, теснили и угнетали сердце Саладина. Он ни в чем не находил себе отрады. Он впал в задумчивость, забыв о присутствии гостя и ничем уже не проявляя интереса к жизни. Сослан переждал некоторое время, обдумывая, как утешить султана.
— О, царь царей! — наконец, сказал он. — Хотя различие веры не позволяет мне желать Вам успеха в борьбе с христианами, я должен открыть правду. В стане крестоносцев свирепствуют раздоры и разногласия. Конрад Монферратский убит, Филипп покинул Палестину, остался один король Ричард. Из всех героев, каких порождала земля, нет выше Ричарда, и однако он меньше всех способен закончить дело освобождения Иерусалима. Поверьте моим словам, я еще не успею ступить ногой на свою землю, как Ричард Английский прекратит войну и заключит мир с Вами!
Речь Сослана оживила Саладина, и мрачные тени исчезли с его лица. Желая чем-либо отблагодарить его за доброе предсказание, он приказал невольнику подать свою лучшую саблю с прославленным дамасским клинком. Она была вся испещрена множеством всевозможных линий, показывавших, сколько потрудилась над ней рука оружейного мастера, а стальная рукоятка переливалась блеском драгоценных камней, среди которых сиял венок из алмазных роз.
— Пускай память о нашей встрече живет в твоем сердце! — произнес Саладин, даря ему саблю. — Она охранит тебя от врагов и будет залогом дружбы между нами!
— С радостью принимаю Ваш дар, — ответил Сослан, — и вижу по Вас, что добродетель равно прекрасна повсюду и украшает всякого, к какой бы вере и народу он ни принадлежал! Навсегда уношу светлую память о Вас!
Они простились сердечно. Сослан взял драгоценный ковчег, и Саладин проводил его долгим, сожалеющим взглядам, предвидя, что это было одно из последних приятных впечатлений, которые ему суждено было испытать в жизни.