Будучи толковым и сметливым по природе, Вальден быстро разобрался во всем и на следующий день с первым караваном, отходившим в Киликию, пустился в путь, надеясь по дороге найти доброго коня и спутников.
Проводив Вальдена, Гагели еще с большей энергией принялся за поиски Липарита Орбелиани, полагая, что теперь это может иметь решающее значение и для судьбы Сослана, и для завершения борьбы царицы с князьями.
Однажды один из монахов, много лет живший на Черной горе, выслушав сетования Гагели, что он не может нигде получить сведений о Липарите Орбелиани, сказал ему:
— Не печалься раньше времени! Хочу я дать тебе один совет. Здесь, недалеко от монастыря, в пещере, живет один отшельник, ввергнувший многих в соблазн своим странным поведением. Он никогда не бывает в храме и, хотя ведет жизнь суровую и уединенную, нисколько не похож на благочестивого пустынника. Люди видели, как он бродит по окрестностям, собирает травы и сушит их, но что он делает с ними — никто не знает. Слышно, что он бежал из Иверии и, надо полагать, что совершил большое преступление, если вынужден укрываться от людей в пещерах. Сходи к нему и тщательно расспроси, кто он, откуда, да смотри, будь осторожен! Говорят, будто он общается с бесами, а такие люди редко когда приносят человеку счастье!
Гагели поблагодарил его за совет, расспросил о месте, где укрывался отшельник, и быстро отправился в путь, радуясь, что, благодаря случайности, мог, наконец, напасть на след, который, возможно, приведет к давно исчезнувшему Орбелиани. Он прошел несколько селений и ущелий: то поднимался в гору, то спускался вниз, наконец, он увидел миндальный сад, где, по описанию монаха, находилось убежище пустынника. Осторожно подошел он к отвесной скале, в которой была пробита низкая дверь, нагнувшись, вошел в пещеру и с изумлением осмотрел небольшую комнату, освещенную многочисленными разноцветными лампадами. В келье было пусто и тихо, сильно пахло сушеными травами, вдоль стен стояли высокие сосуды и кувшины, как видно, наполненные пряностями, благовониями, тонкий аромат которых разносился по комнате.
Гагели с большим интересом осматривал келью, совсем забыв о том, зачем он пришел сюда. Он долго стоял неподвижно, взирая на мерцавшие лампады, отрываясь от всего земного.
— Как ты попал сюда, дерзновенный? — вдруг раздался сзади чей-то голос. Оглянувшись, он увидел высокого старца с длинной седой бородой, глядевшего на него строго и укоризненно. Хотя и в полумраке, Гагели однако рассмотрел, что он был в длинной рубахе, подпоясанной вышитым поясом, в башмаках из цветной кожи и в высокой синей шапке, простой и важный, грубоватый по внешнему виду, но сановитый по своим манерам и движениям.
— Не гневайся на путника, нечаянно забредшего в твою обитель, — скромно ответил Гагели по-иверийски, в то время как старец обратился к нему со своим нелюбезным приветствием на местном наречии, очевидно, предполагая, что гость был из соседних селений и зашел к нему из праздного любопытства.
Старик посмотрел на него пристальным, изумленным взглядом, как бы раздумывая, что это значит, и начал тихо тоже по-иверийски:
— Воды жизни давно унесли всех моих близких, и я забыл про страну, где я родился и где испытал столько несчастий. Если ты из Иверии — будь моим гостем! Поведай мне, что творится в жизни, какие перемены произошли в мое отсутствие? Весь мир движется вперед в сроках, положенных ему провидением. Только я один остался на земле — живой среди мертвецов и мертвый среди живых, ожидая дня, когда отзовет меня к себе всевышний судья.
Сказав это, старец пригласил Гагели сесть на скамью, служившую ему вместо постели, и сел напротив него, не прибавив больше ни слова. То ли мысли унесли его к далеким временам, и он переживал свое прошлое, то ли напоминание о смерти встревожило его совесть, но он забыл о пришельце. При свете лампады трудно было различить черты его лица, тем не менее Гагели, уже не стесняясь, разглядывал своего соотечественника, который вблизи оказался вовсе не таким древним стариком, как можно было судить по его виду и речи, устремленной больше к вопросам вечности, чем к интересам здешнего мира. Хотя он был седой, однако, его большие глаза сверкали ярким огнем и меньше всего говорили о бесстрастии и равнодушии ко всему земному. В них горела неугасимая любовь к жизни, жадное стремление к людям.
Пока Гагели был занят созерцанием незнакомца, тот уже успел прийти в себя от неожиданной встречи и вернуться к тихим и неизменным устоям отшельнической жизни. С глубоким вздохом прервал он тягостное молчание и, указывая на стол, где лежали хлеб, смоквы и маслины, попросил его разделить с ним скромную трапезу. К удивлению Гагели, он достал из ларца две серебряные чарки, поставил на стол высокий кувшин и налил оттуда густого вина с золотым отливом.