— Ни слова не говори о нашей встрече и не упоминай имени царевича Сослана, предупредил его Гагели, и они дружески расстались, овеянные воспоминаниями о прошлом и исполненные радостных надежд на будущее.
После этого свидания прошло уже много времени, а Гагели продолжал жить в одиночестве, не получая ни от кого вестей.
Однажды ночью, когда Гагели находился в особо тревожном состоянии и не спал, переписывая богослужебные книги, он услышал вдруг дальнее ржание коней, стук копыт и отдаленные возгласы, гулко разносившиеся в ночной тишине. Он поспешил к воротам монастыря, трепеща от неизвестности, внезапно вспыхнувшей надежды и страха от мысли, что может обмануться в своих ожиданиях.
Светила луна, ночь была тихая и прозрачная. Гагели неподвижно стоял в нише ворот, глядя, как приближались к нему всадники, тихо переговариваясь между собою. Видно было, что кони сильно устали, так как шли медленно, а всадники не ускоряли их бега, спокойно и уверенно направляясь к монастырю.
Гагели не выдержал и, выйдя из ниши, громко позвал:
— Мелхиседек!
Он намеренно из предосторожности не назвал Давида Сослана, опасаясь, что это могли оказаться чужеземцы или, что хуже всего, исмаэлиты, и замер от неожиданности, когда увидел, что передний всадник быстро соскочил с коня и бросился к нему навстречу. При свете луны фигура Сослана выросла до гигантских размеров. Прежде, чем Гагели пришел в себя от радости, он заключил его в свои объятия и высоко поднял, показывая его Мелхиседеку и остальным слугам. Все они смеялись и плакали от радости, не будучи в силах произнести ни слова, издавая только бессвязные, отрывистые восклицания, выражавшие их счастье от долгожданной встречи друг с другом; они вновь соединились все вместе и могли думать, наконец, о своем возвращении в Иверию.
— Где найти слова, чтобы выразить мою радость! — воскликнул Гагели, а Сослан тихо сообщил:
— Мы привезли древо креста. Наконец завершилось дело, ради которого мы покинули родину и претерпели столько бедствий!
— Надо спрятать святыню! — прошептал Мелхиседек, точно боясь быть кем-либо услышанным в этом глухом монастыре. — Мы скитались по разным местам и передвигались ночью, так как были предупреждены, что на нас готовится нападение. Мы не спали ни одной ночи. Боялись либо лазутчиков, либо исмаэлитов, могущих напасть на нас и отнять древо креста!
— Идите за мной! Я укажу вам безопасное место, — сказал Гагели, и все тронулись за ним, стараясь не производить в монастыре шума. Слуги тихо вели на поводу коней, Сослан нес ковчег, а следом за ним шли Мелхиседек и Тимофей. Они вошли в небольшой домик, который занимал Гагели, и по его указанию опустили ковчег в каменное подземелье, где хранились церковные вещи, утварь, одежда и бесчисленное множество книг и пергаментных свитков.
Успокоившись немного от пережитых впечатлений, они сели за стол, чтобы подкрепиться пищей, и тут только Гагели заметил, как Сослан изменился и какая невыразимая печаль сквозила в чертах его мужественного открытого лица, носившего на себе следы перенесенных им страданий. Не понимая еще причины этой странной скорби, Гагели принялся рассказывать им о своей встрече с Липаритом Орбелиани, их беседе и его сообщении о гибели Домны.
Мелхиседек, услыхав, кто был таинственный ивериец, которого они видели у исмаэлитов, не мог удержаться от изумленного восклицания.
— Кто мог подумать, что он — сын такого важного вельможи, находится в услужении у извергов, каких еще не носила земля на себе?
Сослан глубоко задумался.
— Жестокое наказание постигло весь род Орбелиани за их измену и предательство, — со вздохом сказал он, особенно за то, что они погубили Демну, избрав его орудием своей мести. Но пусть мертвые спокойно почивают в своих могилах! Если Георгий был вынужден проявить жестокость и подавлять восстание, то теперь наступила иная пора, и вместо строгости нужно выказывать великодушие и снисходительность к врагам. Пусть никто из пострадавших не вспоминает больше своей печали и не сетует на постигшие его испытания!
Гагели из этих слов понял, что Сослан решил помиловать Орбелиани, и тут же попросил его взять с собой сына и отца в Иверию, если только они вернутся от исмаэлитов.
Когда удалился Мелхиседек и они остались одни, Гагели не мог скрыть своей тревоги.
— Я вижу, глубокая печаль терзает Вашу душу, — сказал он Сослану, — и радость покинула Вас. Какое известие смутило покой и Лишило моего повелителя привычной бодрости духа?!