Горячее признание, скрепленное сердечной лаской, успокоило Сослана, смягчило жгучую тоску и на время примирило его с тяжелой участью. Они предались мечтам о лучших и светлых временах, когда будут разбиты все вражеские ухищрения и они смогут управлять страной, насаждая просвещение и добродетель и усиливая ее могущество и величие.
Несмотря на пламенную страсть к Тамаре, доводившую его до безумия, Сослан был сдержан и почтителен, так как в представлении рыцарей того времени высшая любовь состояла в том, чтобы подавлять чувственные порывы и благоговеть перед владычицей сердца. Он готов был служить ей до смерти, сохранять верность и проявлять свою любовь в подвигах, покрывающих бессмертною славою самого героя и предмет его любви. Для любви он готов был пойти на все страдания, ни на что не жаловаться и в самом горе находить себе утешение. Вдали от любимой он мог безумствовать, терять рассудок, но вблизи он становился сдержанным и почти робким, не смел перейти границ, поставленных между ними жизнью и враждебными силами.
В конце свидания Сослан вспомнил про виденную им сцену в горах, про несчастье Вартана и нахмурился. Воспоминание о несправедливости и собственном бессилии жестоко затронуло его сердце, но, не желая огорчить Тамару, он не промолвил ни слова. Тамара сразу заметила в нем перемену, но объяснила ее утомленностью и грустью о предстоящей разлуке с нею. Однако Давид все-таки не удержался и загадочно бросил:
— Бойся князей! Твоя опора — в простом народе. Чем больше его обижают князья, тем больше ты должна его миловать.
Тамара внимательно посмотрела на Сослана. Если даже в такую печальную минуту он нашел нужным предупредить ее о коварстве князей, значит, заключила она, он что-то такое знал, чего не хотел прежде времени говорить ей.
— Я понимаю, — тихо, со скрытой горечью произнесла Тамара. — У меня нет друзей среди князей. Они никогда не помирятся со мною, будут чинить мне всякие препятствия и разрушат страну. Они хотят разделить Иверию и драться между собою. Они готовы принять любого противника — покориться персам, арабам, но не мне. Поэтому помни: любое твое выступление они могут направить против меня и начать кровопролитное восстание.
Сослан прекрасно знал это и только любовь к Тамаре удерживала его от мести за свое поражение.
— Скажи мне, — тихо попросила Тамара, — что ты узнал нового, чего мне нужно бояться.
— Об этом узнаешь после, — уклончиво ответил Давид, — я ухожу в изгнание, но буду тебя извещать о себе.
Погасли кадильницы, еще тише, пустынней стало в комнатах, в дверях появилась верная Астар и тихо провозгласила:
— Заря восходит, а враги наши не дремлют, и тотчас исчезла, как бы давая понять им, что наступило время разлуки. Они поняли ее короткое предостережение и стали прощаться. Я сделаю все, что ты хочешь, — промолвил Сослан, — я не подниму меча своего без твоей воли и не причиню тебе ни малейшего огорчения. Но дай мне какой-либо знак надежды на жизнь, чтобы я вечно имел его с собою.
Тамара вынула жемчужину из своего головного убора, подала ему и сказала:
— Пусть она светит тебе в минуты уныния и напоминает, что я твоя и никто не может отнять у тебя то, чем ты владеешь. Клянусь великой клятвой — никогда не изменять и ждать тебя, даже если бы для этого мне пришлось расстаться с жизнью!
Они еще раз поклялись друг другу в верности, Сослан преклонил колено и совсем тихо обронил:
— Пока я жив, воля твоя для меня — закон! Я буду терпеть, пока судьба не сжалится надо мною и не даст мне снова увидеть тебя, — и совсем неслышно, почти про себя, прибавил, — если не в этой жизни, то в будущей!
Они простились спокойно, хотя сердца их были истерзаны печалью, никто из них не показал своего горя, стремясь мужественно и твердо перенести разлуку.
Астар проводила Сослана через потайную дверь к выходу. Он вышел из сада, привратник подал коня, он сел и, убедившись, что поблизости нет соглядатаев, быстро умчался.
Город спал, только во дворце патриарха светился огонек, так как он готовился к утренней службе.
ГЛАВА IV
Высоко на скале мрачно нависал над рекой древний Метехский замок, неприступный для вражеских нападений, носивший на себе следы далекого и славного прошлого Иверии. Угрюмый дворец, казалось, с одинаковым равнодушием взирал на все, что происходило перед его стенами: были ли это тишина и мир в стране или сокрушительные набеги диких завоевателей, кровавые побоища, опустошавшие столицу Иверии и не оставлявшие в ней камня на камне.