Народ обезумел от страха, от ожидания всяких бедствий, вторжения западных армий и не мог разобраться в происходивших событиях.
— Внемлите, откуда идет к нам погибель! — восклицали одни. — Погибель идет от латинян, кои навлекут на нас невиданные бедствия и разорят наше отечество!
— Погибель идет к нам от неверных! — кричали другие. — Кто соединяется с мусульманами, тот навлекает на себя проклятие! Иерусалим взят. Кто поручится, что и на наших стенах не будет развеваться зеленое знамя пророка? Где мы тогда найдем спасение?!
Иные вопили, что звездочеты предсказывают приближение конца мира, что нельзя избежать гибели и надо с покорностью ждать смерти, так как спасать народ некому и незачем. Неслись неистовые вопли: — Мы гибнем! Кто спасет нас? Надо действовать не словом, а мечом! Немедленно изгнать крестоносцев. Убивайте изменников! Спасайте отечество!
Наконец среди неописуемого шума и криков на постамент статуи Геркулеса поднялся молодой грек, перепоясанный мечом. У него был сильный голос, взгляд гордый и повелительная осанка. В руках он держал железную палицу. В толпе его хорошо знали и сообщили Гагели, что он происходил из знаменитого дома Дуков и прозывался Мурзуфлом за то, что брови у него на лбу сходились одна с другою. Одни его хвалили за смелость и храбрость и за то, что он восставал против императорской власти; другие, напротив, укоряли его и говорили, что он возбуждает народ и имеет претензии на византийский престол, но скрывает свои истинные намерения под личиной преданности и покорности Исааку. Но, как видно, большинство простого народа было к нему сильно привязано и желало видеть его своим государем. Все свободное время он проводил на ипподроме, возле Каледонского вепря, искусно разжигая народные страсти и внушая всем мысль, что спасение народа — в частой смене правителей, причем он умело играл такими словами, как «отечество, свобода, религия», пленявшими простые сердца и служившими прикрытием для его властолюбивых и корыстных целей.
И теперь, стоя на возвышении, он поднял руку, чтобы прекратить неистовство толпы.
— О чем шумите вы и к кому взываете о спасении? — начал Мурзуфл важно и патетически, и волнение в народе сразу стихло. — Разве вы не видите, что Византия окружена врагами? С того времени, как династии сделались жертвой своенравия черни и властолюбия злоумышленников, — в ком вы ищете спасение?! Константинополь — прославленная столица цезарей — теперь сделался рынком, на котором идет торг: кому владеть столицей мира? Разве вы знаете, где наши друзья, где враги? В одно и то же время заключается мир с дамасским султаном и простираются дрожащие руки к немецкому императору. Издавна известно, что тиран есть враг человечества, щедроты его так же лицемерны и непостоянны, как и власть его, захваченная по произволу и силой переворотов. Найдите достойного человека, кому дорого было бы благо отечества, кто ради религии готов пожертвовать своей жизнью, кто не будет уклоняться ни в сторону сынов рая, как именуют себя мусульмане, ни в сторону чад тартара, какими вы считаете крестоносцев, и доверьте ему свое спасение!
Мурзуфл говорил, показывая всем своим видом, что он именно и есть тот достойный человек, который может спасти империю от гибели, защитить Константинополь от крестоносцев и устранить несчастья, нависшие над народами. Многие хотели провозгласить его царем, но Мурзуфл, находил, что для этого еще не наступило время. Будучи самым осторожным из осторожных политиков, он начал защищать Исаака, хотя никто не хотел о нем слушать.
После ухода Мурзуфла Сослан и Гагели некоторое время оставались на ипподроме, желая поговорить с отдельными лицами о тех внутренних причинах, которые вели к падению империи.
— Еще недавно Византия была сильнейшим государством, — удивлялся Сослан. — Кто мог довести ее до такого позорного краха? Неужели Исаак своим неумелым правлением? — Сослан сказал это тихо Гагели, но какой-то важный грек, с худощавым, аскетически строгим лицом неожиданно ответил Сослану: