— Но это важно для нас. Мы должны скорбеть, что перестали быть опорой для народа, — признался Никифор. — Вместо того, чтобы поднимать нравственный уровень общества, заниматься вопросами спасения души, наши настоятели начинают философствовать о том, какой виноград дает лучшее вино, как братии собирать больше доходов, рассуждают о маслинах, фигах и прочих житейских вещах… Наш монастырь гонимый, живем мы строго и не допускаем лихоимства, а что делается кругом, хорошо сказано одним умным архиереем: «Неприятельский набег не так пагубен для населения, как соседство святых отцов, которые больше радеют о накоплении земных сокровищ, чем о приобретении добродетели».
Слушая Никифора, Сослан не переставал думать о предстоящем путешествии к Саладину. Теперь свидание с султаном представлялось ему еще более трудным и важным делом, чем раньше. Злополучное положение Византии вновь напоминало ему о родной Иверии, укрепляло в намерении воинскими подвигами прославить и спасти как от внешних, так и от внутренних бурь и потрясений свое отечество.
Каждый день Мелхиседек бывал на базаре, собирал все новости, затем шел к Питеру, беседовал с ним и поздно вечером окольными путями возвращался в монастырь, пробираясь через потайной ход к царевичу.
Однажды, проходя возле Вуколеонского дворца, служившего тюрьмой для важнейших государственных лиц, Мелхиседек заметил, что туда направлялся Мурзуфл с каким-то почтенным сановником и весьма оживленно обсуждал с ним последние события, происшедшие в Константинополе. Занятые разговором, они не обратили внимание на Мелхиседека и несколько задержались возле портика.
— Ужас овладел Исааком, — говорил Мурзуфл, — когда вчера пришло известие, что наши войска разбиты и крестоносцы вступают в столицу. Исаак от страха потерял голову. Теперь он величает Фридриха победоноснейшим императором и готовит ему великолепные дары. Свою дочь Ирину он решил выдать замуж за Филиппа Швабского, лишь бы заслужить милость у немцев.
— Мрачные времена! — со вздохом произнес его собеседник, видимо, не доверявший Мурзуфлу. — Как сказано у древних: «Не бойся открытого моря, но берегись скал и камней у берега». Напали ли вы на след того иверийского посла, поразившего нас силой и отвагой?
— К сожалению, пока не нашли следов, хотя всюду расставлены наши лазутчики, — ответил Мурзуфл. — Все равно он не выйдет из Константинополя. Везде отданы приказы задержать его и немедленно представить Мурзуфлу. В случае сопротивления с ним церемониться не будут, так как он опасен для империи.
На этом они прекратили беседу и ушли во дворец, а Мелхиседек, как обычно, направился на базар, оттуда к Питеру, благодаря судьбу за то, что подслушал важный разговор и узнал о намерениях Мурзуфла. Теперь он стал еще осторожнее, решив вести неусыпное наблюдение за монастырем. Он выдавал себя за грека, что ему хорошо удавалось, так как бывал раньше в Константинополе и умел объясняться по-гречески.
Идя по улицам, Мелхиседек заметил, что город был весь заполнен иноземными войсками; стоял шум, какой всегда бывает при входе победителей в завоеванные области. Франки держались с нетерпением, высокомерием, одним своим видом раздражая население. Греки враждебно стояли возле своих домов, одни из них сохраняли угрюмое молчание, другие выкрикивали ругательства, а иные злобно смотрели на проходивших воинов, грозя им проклятием всевышнего.
На углу площади Капитолия Мелхиседек встретил воина, который издавал жалобные стоны, взывал о помощи. Мелхиседек заинтересовался его участью и выяснил, что он был фракиец. Вначале он сражался с греками против немцев, затем немцы принудили его драться против греков. Семья его попала в плен к крестоносцам, которые требовали от него большого выкупа, полагая, что он грек, а греков они ненавидели и разоряли, не давая никому пощады. Он умолял, чтобы его продали в рабство к какому-нибудь знатному рыцарю и отправили в Палестину, где он надеялся опять завоевать себе свободу и заработать деньги.
— Слыхал ли ты про Иверию? — спросил его Мелхиседек, — и не хочешь ли вместо Палестины поехать туда с одним важным поручением и получить столько денег, что тебе хватит не только выкупить семью, но и прожить остальную жизнь в довольстве и изобилии?
— Как мне не знать Иверию? — неожиданно по-иверийски ответил фракиец. Я — каменщик, объездил немало стран и нигде не получал такой хорошей платы, как в Иверии. Я был в Питаретах на постройке монастыря и имею оттуда много, заказов, но, когда нагрянула война, пришлось надеть латы и вместо молота взять в руки меч. Какое бы важное поручение вы мне ни дали, я выполню его в точности.