— Проводи их сюда, — распорядилась Тамара.
Когда Юрий и Захария вошли в покои царицы, она сидела в кресле такая строгая, задумчивая и неприступная, что Юрий сразу растерялся и оробел, но потом преодолел свою застенчивость и, опередив Мхаргрдзели, решительной походкой направился к царице.
Тамара с удивлением посмотрела на него, как он резко изменился. Юрий был в парадном костюме иверского царевича, в кафтане, отороченном мехом, с золотыми пряжками и — серебряным чеканным поясом. Нарядная одежда так красила его похудевшее, но оживленное лицо, так выделяла его стройную фигуру, что Юрий отнюдь больше не походил на угрюмого и разочарованного царя, который одним своим видом отвращал от себя взоры подданных. Его смелая, отважная манера, беззаветная преданность, горячность невольно тронули Тамару, и она, встретив их официально, затем приветливо улыбнулась и пригласила занять места возле себя, намереваясь вести с ними продолжительную и серьезную беседу. Юрий сел молча в кресло напротив Тамары и велел Мхаргрдзели докладывать царице о задуманном походе и о новых способах осады крепостей, какие были применены крестоносцами в Палестине.
К большому удовольствию Юрия Захария с добросовестной последовательностью начал излагать царице все подробности предполагаемого наступления на Карс. Царь, довольный тем, что предоставлен самому себе, и впервые находясь напротив Тамары на таком близком расстоянии, беспрепятственно наслаждался созерцанием красоты и желал только одного — не покидать этого места. Тамара быстро угадала эту невинную хитрость Юрия и как ни была смущена и раздосадована, она не могла не сделать замечания Юрию, ни посадить его на другое место. Доклад Захария, имевший большое государственное значение, требовал пристального внимания, и нельзя было прерывать его.
Между тем Юрий безмолвно и неотрывно смотрел на Тамару, любуясь каждым ее движением и особенно той серьезностью, с какой она слушала Мхаргрдзели, изредка задавая вопросы.
Восхищенный, он неотступно следил, как быстро и неуловимо менялось выражение ее блестящих черных глаз, отражавших, как в зеркале, все то, чем жило и билось ее сердце. Юрий видел, как внезапно разгорался румянец на ее бледных щеках и как сразу лицо становилось невыразимо грустным и в своей грусти еще более прозрачным.
Теперь Юрию казалось, что вся его предыдущая жизнь была подобна темной, беззвездной ночи, и он тоскливо, одиноко бродил, не видя перед собой дороги. И вдруг перед ним засиял яркий свет, жизнь озарилась тысячей огней, но, к его ужасу, огни вспыхнули, ослепили его и тотчас же погасли. Любовь росла в нем, точно трава из земли ранней весною, неудержимо, стремительно, но солнце безжалостно сжигало ее палящими лучами и превращало в сухие и мертвые стебли. Мысль, что надеждам его не суждено никогда сбыться, сводила его с ума.
Чрезмерная тоска поглощала его душу, жизнь представлялась непосильным бременем, а смерть — освобождением. На минуту он отводил глаза и погружался в беспросветный мрак. Тоска становилась острей, непереносимей, и он вновь оборачивался к Тамаре, испытывая временное облегчение и отраду. Теперь глаза его не отрывались от нее, в них попеременно отражались боль и мука, очарование жизнью, отчаяние и превосходящая сознание любовь, с которой он бессилен был бороться. Он совсем не стеснялся Мхаргрдзели, видя в нем своего сторонника, и готов был перед всем миром кричать о своих страданиях, лишь бы вызвать к себе внимание и сочувствие царицы.
Несколько растерянная таким откровенным, хотя и безмолвным любовным признанием, Тамара с усилием слушала мерное и обстоятельное повествование главнокомандующего, делая вид, что она не замечает странного поведения Юрия. Между тем Захария, отличавшийся тонкой наблюдательностью, преднамеренно затягивал свое сообщение, подробно излагая стратегические преимущества иверских войск под Карсом. Он особо остановился на разработанном им плане наступления, которое должно было привести к полному разгрому турок и быстрому овладению крепостью.
— Всемилостивейшая царица, — неторопливо говорил он, изредка бросая взгляд на страдальческое лицо Юрия и тотчас опуская глаза, чтобы не быть свидетелем его мучений, — давно было у меня желание поведать Вам, что мы не должны больше давать спуску сельджукам, которые высматривают наши незащищенные места и производят набеги. В такое время, когда крестоносные войска сражаются с мусульманскими полчищами, нам подобает нанести сокрушительный удар по сельджукам, отогнать их навсегда от наших границ и защитить Армению. Мы должны пойти на Карс, на Эрзерум, на Хорасан, дабы навсегда пресечь происки неприятелей и предотвратить нападения, коим наше отечество может подвергнуться в любое время… — Он взглянул на Юрия и не узнал его: взгляд его померк, лицо сделалось бесцветным, безжизненным, а неподвижно склоненная фигура дышала усталостью и безразличием ко всему, что происходило вокруг него.