Только Гагели долго не мог заснуть, размышляя о грубых и жестоких нравах, царивших в лагере крестоносцев, о герцоге Гвиенском и особенно о том, почему тот впал в такую мрачную меланхолию при известии о Конраде Монферратском и его предполагаемых переговорах с Саладином.
ГЛАВА VI
Наконец-то, кончилось проклятое затишье! — как-то, вернувшись в шатер, сообщил Гагели. — Все войска пришли в движение. Сегодня на рассвете Саладин проник в Акру и своим присутствием воодушевил защитников крепости. С утра оттуда доносятся крики: «Ислам! Ислам!»
— Ужели близится наше освобождение? — обрадовался Сослан. — Сколько времени мы находимся в ожидании, кругом царит уныние, а герцог Гвиенский не дает о себе знать!
Вероятно, он занят ссорами и раздорами, как и его патрон! Но Саладин прекратил их распри своей победой. Слышно, что он уже отогнал войска франков и назначил вождем в Акру своего сподвижника, самого неукротимого из всех эмиров — Каракуша. Галилейские пути усеяны мусульманскими ратниками, которые подходят из Дамаска. Кругом говорят, что ожидаются решительные сражения.
— Первый раз ты принес мне благоприятные вести. С какой бы радостью я пустился на своем славном коне в битву с сарацинами и добился бы решительной победы!
— Боюсь, что герцог Гвиенский направил наши мысли на ложный путь, — покачал головой Гагели, — не пристало нам, посланникам царицы, пускаться в битву с сарацинами против ее воли. Не для этого мы приехали с Вами в Палестину!
— А нам теперь что делать? Не можем мы, христианские рыцари, стоять и смотреть, как бьют наших братьев по вере? За это я отдам ответ богу.
— А что Вы скажете Саладину, сражаясь против него? — спросил Гагели, испытывая то же чувство, что и Сослан: желание сразиться с неверными. — Как мы явимся к нему и что скажем, имея поручение от царицы?
— Скажи мне лучше, — перебил его Сослан, — где короли и что о них слышно?
— Слышно, что Саладин их вылечил своим лекарством и прохладительными напитками. Своей добротой и любезностью он так пленил обоих монархов, что Ричард даже потерял охоту с ним сражаться. Но теперь, когда они выздоровели, Саладин решил положить конец затянувшейся осаде и изгнать крестоносцев из их стана.
Сведения, принесенные Гагели, скоро подтвердились: к вечеру того же дня под Акрой разгорелась жаркая битва. Полчища франков понеслись к станам крепости с быстротой потока. Воины взбирались на стены, подобно диким козам, вскакивающим на крутые скалы, в то время, как сарацины заливали их оттуда кипящим маслом и лавой свинца, не допуская никого к твердыням крепости. Многих витязей пожрал огонь, другие пали жертвой меча и рукопашных схваток на стенах башен, но пролитая кровь не была возмещена победой.
В следующие дни крестоносцы двинули к крепости три осадных башни, высотой в несколько этажей, где помещались метательные машины, тараны, и несколько военных отрядов. Вслед за ними лавиной устремились франки, надеясь этим неожиданным и сокрушительным нападением преодолеть сопротивление сарацин. Но осажденные подожгли башни, воины едва выбрались оттуда, спасаясь от лавы раскаленного песка, который сыпали на них со стен крепости.
Непрерывные битвы, потери, всевозможные препятствия и трудности изменили жизнь лагеря. Все думали только о скорейшем взятии крепости. Разнеслись слухи, что Каракуш заявил, что они будут защищать Аккон, как лев защищает пещеру свою, и что легионы европейцев лягут на Акрской равнине.
В эти тяжелые дни Сослан нетерпеливо ждал известий о взятии Акры крестоносцами, так как это являлось для него сейчас единственным спасением. Он больше не горел желанием сразиться с сарацинами и быть в рядах противников Саладина. Слова Гагели глубоко запали в его сердце, и он со всей ясностью понимал теперь всю необычность и действенность своего положения. Желание у него было только одно: любой ценой вырваться из лагеря крестоносцев и поехать с письмом Тамары к Саладину. Но впереди его ждали большие испытания.
Однажды под вечер к их шатру прискакал всадник на крупном вороном коне, с закрытым забралом, и крикнул:
— Где здесь Давид Сослан и Гагели, подданные иверской царицы?
— А на что они тебе? — отозвался уклончиво Гагели, испытывая большую тревогу при появлении незнакомого всадника.