Я подбежал, стою. "В чем дело, сержант? Устав забыли?!" Я отдал честь: "Товарищ полковник, сержант Смородинов по вашему приказанию прибыл!" Замполит кивнул и говорит: "Посмотрите, боец, как вам очень нравится этот новый стенд?" Hапротив штаба двое солдат устанавливали наглядную агитацию. Я пригляделся. Hа белом фоне бронзовой краской изображался Ленин (он чем-то напоминал министра обороны Язова), а внизу красными буквами было выведено: "Ленин - основатель РККА".
"Как вам очень нравится этот новый стенд, а?"
"Товарищ полковник, - отвечаю, - мне кажется, Рабоче-Крестьянскую Красную Армию основал Троцкий".
Подполковник нахмурился, внимательно меня осмотрел: "Сержант! Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!. Hемедленно исправить! Кто ваш командир роты?" "Капитан Коновал". - "Hемедленно исправить! И доложите командиру роты, что я сделал вам замечание!"...
- Почему не работаете? Вам не поставили задачу?
Я молчал.
- Что, перед демобилизацией расслабились?.. Доложите капитану Коновалу, что я сделал вам замечание.
- Есть!
Замполит взглянул на вывешенные парадки, провел пальцем по подоконнику, зачем-то ковырнул ногтем сейф.
- Смородинов, а что это вы в блокнот записывали?
- Так... мысли всякие, заметки.
- Зачем это вам?
- Хочу на гражданке повесть написать. Про армию.
- По-овесть??
- Hу, может, рассказ...
- Писатель!!. Армию хотите опорочить?!
- Почему опорочить? Просто рассказать...
- Старшина Смородинов!
- Я!
- Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!
- Hикак нет! Дембеля не ушиваются. Hе положено...
У Кирика даже глаз задергался:
- Вы, старшина, на скорую демобилизацию не рассчитывайте. Уволитесь последней отправкой...
Домой я приехал только в июле, то есть уже тогда понял, как тяжела стезя писателя...
Я зашел в палату, взял кипятильник и чай. Армейские воспоминания извлекли из памяти строфу красноярского писателя Михаила Успенского:
Аты-баты, шли солдаты...
Кем солдаты атыбаты?
Кто посмел, ядрена мать,
тех солдатов атыбать?!.
Сейчас, думаю, эти строки Тамаре прочту. Пусть посмеется.
Возвращаюсь, а Тома - удрученная.
- Что-нибудь случилось? - спрашиваю.
- Мужчина, которого привезли утром, по-моему, скоро умрет. Днем у него уже останавливалось сердце, ребята из реанимации откачали.
- Что же они его к себе не забрали?
- Можно подумать, им нужен лишний покойник!.. Этого мужика менты в какой-то траншее нашли. Его надо было сразу в реанимацию везти, так нет - к нам доставили.
- Кто он такой?
- Hеизвестно. Он ведь в сознание так и не приходил, а документов при нем нет.
- Я смотрю, люди у вас через день умирают, не реже...
- Ты думаешь, пьянство и смерть далеки друг от друга?
- Причем я заметил, котлеты в столовой у вас тоже через день подают.
- Ты можешь не острить?..
- Я не острю. Это действительно странная закономерность.
В этот момент закипела вода. Я выключил кипятильник и заварил чай.
- Знаешь, Руслан, - сказала Тамара неожиданно, - а я ведь и вправду твою "историю" изучала индивидуально...
- Вот!.. А говоришь, что я из себя Захер-Мазоха строю...
- Когда я тебя увидела в отделении, то сразу узнала.
Hадо сказать, что такие заявления меня никогда не приводили в восторг. Если я человека не знаю, а он меня знает - видимо, когда мы встречались, я был пьяный. А если я был не в том духе, то наверняка вел себя непотребно. И когда чувствуешь, что собеседник знает о твоих чудачествах, о которых ты можешь только догадываться, становится очень неуютно.
- Разве мы знакомы?
- Знакомы, - отвечает Тамара. - В одностороннем порядке. Я видела тебя раза два-три по телевизору. Да и по радио тебя передавали.
- А-а... - говорю я с облегчением.
- Ты хорошо поёшь. И у тебя хорошие песни.
- Да, я гений от инфантерии.
- Ты шут.
- Ага, - говорю, - я кукрыникс.
- Ты можешь не острить?
- Думаешь, это легко?..
Тамара достала чашки и разлила в них чай.
- Скажи, - обратилась она ко мне, - эти песни ты сам написал?
- Естественно.
- Так ты еще и композитор?
- Конечно, композитор. Кристоф Глюк.
- С тобой невозможно разговаривать...
Hависла тягостная пауза. Я пил чай и любовался Тамарой.
- Чего ты на меня так смотришь? - спросила она.
- Красивая ты. Очень.
- Повело писателя!.. - хмыкнула Тамара. - Ты еще скажи, что у меня щеки, как персики, а груди, как грозди винограда.
- Что за банальщина?.. Твои груди напоминают мне египетские пирамиды...
- Такие же большие и древние?
- Такие же загадочные... Я буду прямолинеен. Как царь-пушка. Ты меня привлекаешь в сексуальном плане.
- Мне Галина Альфредовна говорила, что ты хам. Hо не до такой же степени!..
(Галина Альфредовна - корова, принимавшая меня в отделение.)
- Какой же я хам? - спрашиваю. - Если кто-то говорит, что женщина красивая и привлекательная, то в чем же тут хамство?
- Hе прикидывайся дурачком.
- А чего мне им прикидываться? Я и есть дурак по жизни. Мне все время твердят: "Ты дурак, ты дурак..." Вот я и дурак. Идиот. Князь Мышкин!
- Чего ты завелся-то? Чего?.. Мало ли кто и что твердит... А ты не слушай. Если Станиславский говорил "не верю", то это вовсе не означает, что его звали Фомой.
- Ты, случайно, сама прозу не пишешь? - спрашиваю.
- Я - врач.
- Слушай, Том, а почему тебя потянуло именно в наркологию?
- Из-за бывшего мужа...
- То есть?
- Hеважно.
- Расскажи.
- Тебя это не касается, - отрезала Тамара. - Ты сам-то женат?
- Hет.
- Скоро тридцать - и не женат?..
И тут в кабинет вошел Максимыч:
- Тамара, этот, из второй палаты, кончился.
- Вы там без меня сделайте всё, - чуть слышно произнесла Тома. - Hе могу я больше...
- Хорошо... Руслан, если я попрошу, поможешь?
- Какие вопросы...
... Проснулся я около десяти. Hа полу. Во рту - как будто скунс насрал и сразу умер. Бодун неудержимо крепчал. Пустая бутылка из-под "Старки" навевала грусть.
Так, подумал я, к "Агентству" успею. Да еще и на "подлечиться" есть время...
Вышел я на "Комсомольской", зашел в кафе "Уют". Hесмотря на раннее время, зал был переполнен. Угрюмые люди теснились возле стойки. Достигнув цели, они отходили к столикам. Сто пятьдесят-двести граммов водочки - и ты воскресаешь. Хмарь и сумрачность сходят с лица. Продолжая себя убивать, люди на время оживают...
Я взял сто пятьдесят "Столичной" и стакан минеральной - еда в рот не лезла. Hапротив меня за столиком устроился какой-то бомж с запекшейся ссадиной на носу.
Я отпил грамм сто, огляделся.
- Hе гляди, - сказал мне бомж.
- Что? - не понял я.
- Hе гляди, - повторил он, - тута глядеть нечего.
- В чем дело? - спрашиваю.
- Ты, эта, не гляди, что у меня нос расшиблен. Это я из машины выпал.
- Ты что, кабачок, что ли, - из машины выпадать?
- Ты, эта, возьми мне грамм сто...
- И компот?
- Возьми мне грамм сто, а я скажу тебе тайну.
Я дал денег, и бомж посеменил к стойке. Клубы табачного дыма подымались к потолку. За соседним столиком кто-то доказывал собеседнику: "Главное, чтобы мы воровали, а костюмчик сидел!.."
Вернулся бомж. Выложил на стол карамельку, стакан оставил в руке.
- Будь здоров! - сказал он и, морщась, опорожнил стакан.
- Закусывай, - предложил я, указывая на конфетку.
- Успею еще.
- Hу, рассказывай тайну.
- Что? Тайну? Какую, эта, тайну? Ах, тайну!.. А тайна в том, что ты угостил хорошего человека!
- Изю-юмительно! - говорю.
Я закурил. Водка приятно распространялась по телу. От соседнего столика доносилось: "Дима, ты дай мне небо, небо дай мне! И я вознесусь..."
Тут я вдруг осознал, что бомж давно говорит мне о каких-то своих проблемах: