— Понятно, не объясняй. Что предлагаешь? — В умных глазах гэбэшника светился огонёк некой брезгливости. Что мне, понятное дело, не понравилось.
— Женя! Не перебивай! — Посмотрел на него строгим взглядом учителя. — Не предлагаю, а имею к тебе парочку небольших просьб.
Епт-ыть. Здоровый мужик, сотрудник спецслужб, а стушевался, как пойманный за проказу шкодник.
— Терентьева, Кречетова и Гонтарева оставить при своих частях и представить к наградам. — Озвучил свою просьбу.
Лейтенант успокоено хмыкнул. — Да ничего с ними не сделают. А про награды, это не к нам, это больше от тебя зависит. От твоих рапортов. — Уточнил он в конце.
Будешь? — Он достал пачку немецких сигарет без фильтра. — Это всё? Или будет ещё что-то.
От курева отказался, но запах дыма нюхнул. Терпеливо подождал, когда лейтенант докурит. Затем выдал. — Алекса, мы возьмём с собой.
Эмигрант так и оставался за рулём бронетранспортёра, держался за него, словно за спасательный круг. Когда от нас отстал тот генерал, мы с Фёдором сбегали в дом, где он ночевал раньше, и выменяли у одного хохлястого старшины солдатскую шапку с шинелью. Взамен отдал затрофеенную у офицера серебрянную фляжку. Переодевшись, Алекс стал почти похож на нормального человека.
Не скажу, что мне его стало жаль, просто так вышло, что я пообещал ему жизнь и относительную свободу, если поможет нам. Признаю, ляпнул, когда был под градусом, и потом, пока возвращались из рейда, всё прикидывал, как поступить. Можно было выпнуть из машины и скатертью дорожка. Это было ему предложено, и он, неожиданно для всех, отказался, хотя мы тогда были на территории контролируемой гитлеровскими войсками. Мужики заявили, что он просто трусит, боится, что мы его шлёпнем, если он побежит к своим. Да, он боялся, но не того, о чём говорили.
Смерть, как и любого другого человека, Александера страшила. За уклонение от службы в армии, сына русского эмигранта ожидали тюрьма и возможно смерть. Поэтому, выросший в Германии, но воспитанный в русской общине, он был вынужден пойти служить третьему рейху.
Молодой человек, с малолетства ассоциирующий себя с Россией, помнил наказ родителя, что родина у человека может быть только одна и отдать за неё жизнь святая обязанность честного человека. Он верил в это, мечтал увидеть страну, где находились могилы его предков и защищать её, как когда-то защищал его отец.
Он был с нами честен, когда вывалил это всё, кому, как не мне судить об этом. Как там говорится? Мы в ответе за тех, кого приручили.
Что? Кто-то котиков заводит, а у меня будет такой "питомец".
Я смотрел на лейтенанта Лобанова, в ожидании ответа. — Он не нацист, сдался при первой возможности.
Лобанов не стал спорить, сказал, что обсудит с Леонидом. Знаю такие обсуждения, после них люди пропадают. Пришлось забить на сон и присматривать за ними, чтобы не начудили.
На посадку позвали в половину четвёртого, когда до рассвета было ещё далеко. Думал будут какие-нибудь процедуры предполётные, проверки, или погрузки, но оказалось, что всё уже готово. Пришли — за нами двери закрыли и самолёт начал выруливать на взлёт. Наверное, стрёмно так взлетать, у лётчиков же нет моих способностей.
Про удобства салона рассказать? Их не было, кроме узких скамеечек, на которых и сидеть было трудно, лежала груда овчинных полушубков и мешок с унтами. На этом, забота о пасажирах заканчивалась. Мне было плевать на всё — начало лихорадить. Одел безразмерные унты, взял два полушубка и лёг в хвостовой части. На меня посмотрели и пристегнули ремнём к полу, словно я был каким-то грузом. Кажется, умудрился заснуть до того, как мы взлетели.
— Сзади заходит! — Разбудив, мимо меня пробежал один из членов экипажа. — Юру осколком задело!
— Лёня! — Меня бил озноб. — Что стряслось!
— На раму наткнулись! — Прокричал он. — Наши в него стрелять начали, а фашисты в ответ! Кого-то ранили!
Вражеский самолёт летел много выше и похоже преследовал нас. Пилоты ругались, но похоже ничего страшного в этом не видели.
— Лейтенант, скажи, чтобы меня к пулемёту пустили!
Десять минут на споры, две минуты на пристрелку и враг падает, разломанный на две части. Я даже успеваю рассмотреть одного из немцев. Двое других мертвы, а этот пытался выброситься с парашютом. Не успел.
М-да, не с теми игрушками я играл. Двадцатимиллиметровая пушка — это вещь!
Было так холодно, что на слезившихся глазах смёрзлись ресницы. Кормовой стрелок, сменивший меня у пушки, даже не сказал спасибо, настолько был охреневшим. От распросов отмахнулся, поспешив закутаться в овчину.
Проснулся уже в санчасти. Сознание ясное, но в теле жуткая слабость, ноги еле шевелятся и с трудом поднимаю руки. Принюхался. Охренеть! Из того, что увидел, единственной хорошей новостью было то, что мне прочистили и наконец-то заштопали рану.
— Проснулся, герой. Значит жить будешь. Как тебя зовут хлопчик? — В палату шумно ворвался плотно сложенный мужчина в белом халате. — Так, чего молчим?
Сглотнув, понял, что сильно хочу пить. — Мне бы водички.
Молча, перекатываясь с пятки на носок, доктор разглядывал меня. Ждёт волшебного слова?
— Пригласите сюда лейтенанта НКВД Сиверцева. Мне самому позвать? — Процедил сквозь зубы, когда меня опять проигнорировали.
— Лёня!!!
Леонид, флиртующий с полненькой медсестрой в конце коридора, подорвался в нашу сторону.
— Водички. — Повторил, на фоне слышимых шагов лейтенанта. — Мне.
А чего мы глазки потупили? И ручки трясутся? Странно, только что был таким уверенным.
— Что?! Что такое? — Вошедший Леонид обвёл нас взглядом. — Всё плохо?
— Поговорить нам надо, пусть товарищ выйдет… Товарищ, я вас имею в виду, или вы нам не товарищ.
Мы проследили взглядом, как доктор вышел за дверь. Мне показалось, или он действительно стал одного цвета с халатом? То-то же, нехрен злить.
— Лёня, скажи мне, я похож на идиота? — Начал наезжать на гэбэшника, неожидавшего от меня такого. — Какого хрена с меня столько крови откачали, вы совсем с ума посходили? Решили воспользоваться моей беспомощностью? Не боялся, что окочурюсь?
Лейтенант оправдывался полученным приказом.
Ну, я ему и выдал "Малый Петровский загиб" на большой Лёнькин прогиб. Жаль, сил было мало, быстро выдохся. Спросил только, когда он попятился к двери.
— Чей, конкретно, приказ ты выполнял?
***
Лежу за решёткой в больнице дрянной, взращённый в детдоме герой деловой.
Епт-ыть. Как чувствовал. Как людям верить после таких закидонов. Словно любопытные дети в песочнице. Отнять чужую машинку и, всё, что разбирается — разобрать. Не разбирается? Об асфальт её, вдруг всё таки разбирается. На фиг! Я не игрушка. Не хочу быть разобраным.
Мля, насколько же было проще в тылу у немцев. Здесь, не успев доехать до первопрестольной, уже лишился почти пол литра кровушки. Алексу тоже досталось, сидит бедный в камере. Судя по картинке из запахов, на допросах его били нежалеючи. Ну правильно, чего фашиста жалеть. Так он ещё и дворянских кровей? Сын царского прихвостня? Получи гад ещё!
В обед попросил добавки — отказали. На просьбу выдать одежду — не ответили.
Эх, жаль не умею читать мысли, мне бы сейчас пригодилось такое умение. Чёртовы гэбэшники теперь больше молчат. Рядом со мной, совсем перестали обсуждать что либо вслух, общаются записками. Но, ничего, я быстро учусь. Слежу за всеми, кто с карандашом в руках и пытаюсь, по мх движениям, увидеть что пишут. За перьевыми ручками смотреть легче, но, в основном, ими пользуются в кабинетах, где стоят чернильницы. Карандаши же маленькие, их плохо видно, с ними приходится додумывать написанное по смыслу.
Когда начался допрос, на циферблате командирских часов приехавшего следователя, было пол пятого вечера.