— Но ты хочешь сжечь наш дом, хочешь всем нам погибели, — с горечью сказала Супани. И добавила уже другим тоном: — Я не люблю, когда ты такой мрачный, братец. Давай поделим этот рис поровну и съедим его вместе.
— Ешь сама!
— Нет, я вижу, ты все не можешь забыть свою голландскую девчонку! Приходишь домой злой, требуешь, чтобы тебя накормили, когда тебе не дают — начинаешь кричать, а когда дают поесть — отказываешься…
— Глупости! С чего ты взяла, что я думаю об этой девчонке? Как будто мне больше делать нечего!
Супани вздохнула с облегчением.
— Чего же ты тогда злишься?
— Это не женского ума дело, — отрезал Кависта.
— Разве женщина, да еще сестра, не имеет права знать, что заботит мужчину? — возразила Супани.
— Чего ты, в самом деле, ко мне привязалась? — снова вскипел Кависта.
— А то, что ты совсем забыл меня из-за этой голландочки! — ответила Супани. — С ней ты веселый, смеешься, а дома бросаешься на всех. Здесь ее нет. Вот ты и готов всех нас поубивать. А я все только о тебе и думаю, сама не съем, лишь бы ты не был голодный, да тебе это все равно!..
— Ты еще не жена мне, а уже ревнуешь, — усмехнулся Кависта.
— Я все вижу, Кависта, эта голландская девчонка из головы у тебя не выходит! Хорошо, хоть она уехала. Чтоб ей сдохнуть совсем! Глаза бы мои ее больше не видели!..
— Ах, дети, — вмешалась мать Кависты, — разве так можно? Вы только и знаете, что ссориться. Оставь брата в покое, Супани. Когда он не в духе, не надо к нему приставать. Вот увидишь, все уладится.
Супани послушалась и молча села в угол. Но прежде она разделила поровну рис, половину положила перед Кавистой, другую стала есть сама.
Кависта не мог больше терпеть: при виде еды у него потекли слюнки. В один миг проглотил он рис. Однако беспокойство его не проходило. То и дело он вскакивал, подбегал к окну и выглядывал: не видать ли Маруко. Наконец, не выдержав, он вышел из дому. Через два часа Кависта вернулся и опять прежде всего спросил, дома ли отец. И снова ему ответили, что отца нет. Кависта помрачнел как туча.
В этот день Маруко так и не вернулся. Прошел еще один день и еще, а его все не было. Семья заждалась. Кависта не находил себе места. И, как назло, все эти дни беспрерывно лил дождь. Плотная молочная пелена тумана висела за окном, сырость проникала во все щели. Все это еще больше раздражало обитателей хижины и приводило в уныние.
Маруко явился на четвертый день. Но на душе у Кависты не стало от этого радостнее. Вся семья встретила отца шумным весельем, и лишь сын оставался угрюмым.
Отец отдохнул с дороги, поел, стал болтать с домашними, а Кависта все сидел молча в стороне. Наконец Маруко сам подошел к нему.
— Я вернулся с острова Кай, сынок, — сказал он.
— Подачку выпрашивал? — насмешливо спросил Кависта и отвернулся, сделав вид, что не хочет и слушать отца.
— Ничего я не выпрашивал, — ответил Маруко.
И вдруг, словно бурный поток прорвал плотину, с уст сына полились гневные слова:
— Неужели тебе нравится такая жизнь! Каждый день — жалкая горсточка риса, и больше ничего! Неужели ты доволен, когда над тобой издеваются, тобой помыкают!..
— Конечно, нет, Кависта, — спокойно произнес отец. — Но я не понимаю, что вдруг на тебя нашло?
— А ты посмотри, что у нас происходит! Возьми хоть Гапипо! Голландцы дают ему много разных тканей, он продает их нам и наживает большие деньги. Как ты думаешь, мне это приятно видеть? Ты думаешь, я не хотел бы этим заниматься?
— У него много добра и деньги есть, сынок, а у нас ничего нет.
— По почему у нас ничего нет? Почему мы бедные? Кто сделал нас бедными, кто?
— Так уж оно получилось, сынок. И незачем без конца говорить об одном и том же. Пользы от этого никакой, только одно расстройство.
— Выходит, ты меня и слушать не хочешь! Видите ли, я его расстраиваю! Значит, по-твоему, пусть все останется Как есть? Так мы никогда с нуждой не покончим. Да что с тобой говорить, ты ведь пальцем о палец не стукнешь, чтобы наша жизнь стала другой.
— Неправда, сынок, я изо всех сил бьюсь. Но что поделаешь, так уж повелось с давних пор, что в нашей семье нет достатка.
— Ничего не повелось. Это тебя предки за твою глупость наказывают. За то, что Имбате мускатник отдал.
Маруко промолчал.
— А ты не мог бы вытянуть у Визано что-нибудь ценное? — после недолгого раздумья спросил Кависта.
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что нам нужны такие вещи, за которые голландцы дали бы много тканей.
— Для этого надо очень много вещей, сынок. А у Визано можно раздобыть только самое необходимое.