‑ Удивительно! – говорит Тимур как бы машинально под впечатлением сказанных Джамалем слов. – Хороший ковер радует глаза, но…в него можно и закатать человека…
Джамаль еще пуще взволнован.
71
…На месте сооружения помоста для экзекуций на базарной площади. Некто – посыльный поднимается к рабочим.
‑ Велено прекратить работы. Все. – говорит он.
‑ А как изволите поступить с этим? – спрашивает плотник, показывая рукой на недостроенный помост.
‑ Разобрать! – следует короткий ответ.
Посыльный ступает с помоста, его тотчас же обступает толпа зевак. Тут же – знакомый нам мужчина в тюрбане с книгой подмышкой, Джафари, и мальчик Хафиз.
‑ Нам послышалось, что вами сказано слово “разобрать”. – Мы не ослышались? – остро интересуется человек с книгой подмышкой.
‑ Нет не ослышались, уважаемый апенди. Я так и сказал: “разобрать”
‑ Не означает ли это, что казнь отменена? – не унимается человек в тюрбане.
‑ Именно так. Отменена
‑ Слышали, казнь отменена, – говорит зевакам Джафари.
“Отменена… отменена…” – разочарованно проносится в толпе зевак. А на помосте в эту минуту происходит вот что. Один из рабочих со словами: “Нам что? Разобрать, так разобрать”, – обухом топора выбивает доску, которую второй рабочий складывает у подножья помоста… Поверх этой доски ложится следующая и т.д.
Джафари и мальчик Хафиз идут по безлюдной узкой Самаркандской улочке.
‑ Мой учитель, позвольте задать вам вопрос? – говорит мальчик Хафиз.
‑ О, конечно! Конечно!
‑ Я заметил…
‑ Что заметил мой сын!
‑ Я заметил учитель: вы тонко чувствуете прелесть роз, но интересуют вас и мерзости, коими полна суть человека.
‑ Я понял намек, юноша, – молвил Джафари и после долгого и обоюдного молчания говорит: – Да. Я люблю и топтать грязь, и лицезреть противные человеку вещи… Почему? Отвечаю: только тот, кто познал мерзость, грязь, сможет ощутить тончайшие прелести цветов… У – у – уф!
‑ Что с вами, учитель?
‑ Т‑с‑с! … Я вдыхаю запахи самаркандской розы!
Мальчик Хафиз удивлен. Но вот он, вслед учителю, смотрит на другую сторону улочки. – Там изящно семенит в черном покрывале в противоположную сторону молодая женщина. Почувствовав на себе взгляды незнакомых людей, женщина ускоряет шаг, исчезает за поворотом.
‑ Ах, какое личико, какие изумительные глазки! А улыбка! А уста!...
‑ Но…
‑ Что “но’, юноша?
‑ Ведь личико, если я не ослеп, было скрыто под покрывалом!
‑ Разве покрывало помеха для беспокойного зрячего поэта?! Вам юноша, – Джафари ласково треплет мальчика Хафиза по голове, – придется еще немало шлепать по грязи и учить суры божественного Корана. Не бойтесь грязи, юноша, учите суры Корана, Хафиз!
‑ И тогда я тоже стану видеть невидимое?
‑ Вы станете поэтом, юноша.
‑ Я стану поэтом?
‑ Разве я сказал вам об этом? Ах, да, кажется так и есть – сказал…
72
Резиденцию градоначальника застаем в том же виде, в котором мы ее недавно оставили, т.е. хозяина и посланника наедине (если не считать стоящих у дверей канцеляриста и охранника).
‑ Это кусок необработанной бирюзы из Бадахшана – дар…
Градоначальник на слове “дар’ осекся – причиной тому шум, громкие голоса людей за дверями. Канцелярист выходит, но тут же, вернувшись, объявляет:
‑ Человек по имени Чеку доставлен.
Джамаль взмахом руки просит войти в помещение вваливается группа тюремщиков (снова с главой тюрьмы) с Чеку. Последний выглядит печально: взлохмаченный в ссадинах, синяках, в рванной одежде. Увидев Тимура, Чеку несколько озадачен:
‑ Неужели это вы!? Нет, я не ослеп – это Тимур! Тимур, это я Чеку! Твой сотник!
‑ Сотник, откуда ты? – спрашивает Тимур строго, но и участливо.
‑ Как что! Разве не видно по мне, что я только – что побывал в раю!... Это? – показывает на ссадины. – Малость ушибся… сорвался с райской яблони, ну, и…
‑ Почему без оружия, сотник? – еще более придав голосу металл, спрашивает Тимур.
‑ Оружие? Лучше спроси, как я орудовал этим оружием! Их была сотня – не меньше! Сотня шакалов, нас – двое! Двое против сотни – нет, больше сотни жалких шакалов! Я сражался, как лев! Извивался, жалил, как змея! Десять шакалов положил на месте! Но их было больше сотни – что оставалось делать мне, доблестный Тимур! – в своем духе, преувеличив свой подвиг, выпалил Чеку.
‑ Придержи свой язык! – рявкнул Тимур и, обернувшись к градоначальнику, сказал:
‑ Властью данной мне эмиром Казанганом, я призываю вас передать в мои руки вот этого… невоздержанного на язык человека… по имени Чеку!
‑ Отныне он ваш… он свободен, – поспешно соглашается градоначальник.
Тут же с Чеку снимают цепи – он не скрывает (и, не пытается скрыть) своей фонтанирующей радости по этому случаю, едва не подпрыгивает от радости, ловким движением выхватывает из‑за пояса главы тюрьмы саблю.
‑ Извините, уважаемый господин смотритель райского сада, эта… штука принадлежала мне. Видно, она вам приглянулась, но уверяю вас: она вам не к лицу. Я этой штукой отправил в рай и… ад сотни шакалов! Вот она, родимая!
Чеку целует саблю, целует несколько ниже рукоятки – то место, где выгравировано его имя. Затем делает несколько взмахов над головой тюремщика – тот в ужасе, старается присесть, закрыть лицо руками.
Чеку хохочет, всем видом показывая насколько смешна трусость главы тюрьмы.
Однако Тимур серьезен. Он оборачивается к градоначальнику:
‑ Эмир надеется: Самарканд поставит Мавераннахру тысячу умелых воинов со снаряжением…
‑ Тысячу!? Со снаряжением!?
‑ Вы обрадовались? Удивились?
‑ Самарканд велик, но где взять столько воинов и снаряжения!... Второй год неурожай… Купцы скупы…, а тут снаряжения на тысячу! Нам бы до осени протянуть – не умереть с голоду эту зиму!
‑ Да, Самарканд велик, – говорит Тимур несколько задумчиво, и, наверняка ни на секунду не теряя нить разговора, срезает второй стебель розы, очищает ее от шипов. – Вы правы: Самарканд велик… А купцы? Мне кажется… процветание Мавераннахра дорого… всем самаркандцам… купцы – не исключение… Купцам… владельцам караван‑сараев благополучие Самарканда должно быть особенно дорого… Поручение нашего эмира для нас закон и мы его выполним чего бы это ни стоило! – говорит в заключение Тимур, бросает розу на пол, да так, что у Джамаля невольно отвисает челюсть.
73
К воротам Мухамада, мужа Туркан, опираясь на посох, приковыляло некое диваноподобное существа. «Существо» постучало в ворота – в щелочке с той стороны показались встревоженные глаза стражника:
‑ Что тебе надобно, божий сын?
‑ Мне бы, добрый человек, чашечку горячего чаю. – Не откажете в любезности.
По ту сторону слышится голос другого стражника:
‑ Что он просит?
‑ У него просохло горло …
‑ Стало быть, просит воды.
‑ Если бы – ему подавай чаю!
‑Чаю? А может дать чаю с щербетом? С халвой?... Эй, странник, а не желаете чаю с пловом с жаренной перепелятиной!?
‑ Меня, добрые люди, замучили жажда и голод. Плов, да еще с жаренной перепелятиной – это как раз то, о чем тоскует, – да простит ему Аллах! – мой желудок…
‑ Прочь! Прочь, богохулец! Иди в харчевню, там тебе дадут все, что пожелает твой желудок!
Стражники весело смеются.
‑ Добрые люди, я сыт от ваших слов. Примите мою благодарность… А сейчас будьте добры попросите сюда, к воротам… Чеку… барласца… сотенного из Кеша!
Стражники, судя по шумам по ту сторону ворот, в замешательстве…
74
Двор Мухамада. В глубине его (в присутствии своего непременного напарника) Чеку учит мальчика Хамида военному искусству, на лице Чеку шрам – свидетельство его недавней бурной деятельности.