За два месяца, что мы исходили и объездили, наверное, всю восточную Боснию от Мостара до Тузлы, я нагляделся на художества усташей и напитался ненавистью по самую макушку. Удивительно, но целое государство, пусть и с приставкой «псевдо», вело себя, как дорвавшееся до власти чмо. Вот в самой что ни на есть официальной газете, «Хорватском Листе», прямо декларировалась натуральная полпотовщина:
«Одну часть сербов мы уничтожим, другую выселим, остальных переведем в католическую веру и превратим в хорватов. Таким образом скоро затеряются их следы, а то, что останется, будет лишь дурным воспоминанием о них. Для сербов, цыган и евреев у нас найдётся три миллиона пуль!»
И после таких высеров хорватских интеллектуалов всякая мелкая шушера семимильными шагами рванула к успеху — еще бы, они получили возможность безнаказанно грабить и глумиться над соседями только потому, что принадлежали к правильной национальности!
А лица неправильной национальности бежали. Кто мог — в Сербию, кто не мог — в леса и в горы, отчего нам стало сложней заниматься подготовкой и делать схроны. Как ни сунешься в тихое прежде место — там прячутся люди, затыкают пасти скотине, чтоб не ревела, боятся даже огонь развести и на тебя поначалу смотрят, как на кару небесную.
Засаду заметил Марко.
То есть сперва он обратил внимание на легкий, почти неуловимый запах дыма, потом ткнул пальцем в сторону давно облюбованного распадка, где мы сделали целых две закладки. Я поначалу даже не понял, а потом прислушался — точно, козы блеют. И дальше мы пошли уже в уверенности, что рядом люди.
— Вон тот валун, за ним человек, — Марко выпятил подбородок в направлении опушки. — И за купой деревьев второй. Но это не усташи.
До предполагаемой засады было еще изрядно и я в очередной раз подивился остроте зрения напарника, мне пришлось пройти еще добрых две сотни шагов, прежде чем убедиться в его правоте.
Ну а раз не усташи, то мы изображали деревенских и спокойно дошли до валуна, откуда нам навстречу с винтовкой в руках поднялся не кто-нибудь, а Красный Бранко. А следом за ним из-за деревьев появился второй стрелок, молодой парень в пиджаке и кепке.
— Стой! Куда идешь?
— Тамо, — махнул я рукой вперед.
— Не можешь тамо!
— С чего вдруг честный человек не может ходить по горам? — делано удивился Марко.
— С того! — отрезал второй, которого я окрестил «студентом».
— Слушай, Бранко…
Густые брови сошлись над переносицей, он всмотрелся…
— А, ты из поезда, я тебя узнал!
— Ага, а вы тут от усташей прячетесь?
Слово за слово, прощупали друг друга — ну, как собаки при встрече обнюхиваются, и нас провели дальше, в лощину, где собралась уже добрая сотня беженцев. Не только женщины, старики и дети, еще и десятка два мужчин, только винтовок ровным счетом две. А ведь правительство Югославии в тридцатых годах карабины чуть ли не насильно насовывало, и сколько еще принесли домой солдаты разбитой армии?
У небольшого костерка Бранко присел сам и предложил нам устраиваться рядом. На огне булькал закопченный котелок с варевом, рядом, на сложенном в несколько раз лоскутном одеяле лежал седоусый дедушка в коротком гуне и цветных шерстяных носках.
— Эх, дечко, что за жизнь настала, — забубнил он сразу же, как только появились слушатели. — Дома не останься… Приходят, убивают, отбирают все… Уезжать нельзя… Мельницей владеть нельзя, в школе нашу азбуку запретили… Племянника выгнали со службы и всех сербов тоже… Останутся только клятые хорваты и чертовы турки…
— Бошняки? — влез Марко.
— Бошняки, турки, какая разница, да отомстит им Господь…
— Такие же бедняки, как и ты, — оборвал его Бранко, вытянувший к огню ноги в потертых опанаках.
Старик серб даже не обратил внимания и продолжал свои жалобы:
— Будь я посильнее, взял бы винтовку, да пошел турков убивать… Как в молодости, когда с Костой Печанацем в одном полку служил.
Бранко только рукой махнул. Усташи скопом зачислили бошняков в хорваты, хотя разницы между ними и сербами — только вера. И продвигали на низовые посты в государстве. Да еще старые, со времен турецкого господства, счеты православных с мусульманами, мешали взаимопониманию.
Мы помолчали, глядя на огонь, а дед, прекратив помешивать варево, вдруг затянул дребезжащим голосом:
Тамо далеко, далеко од мора,
Тамо је село моје, тамо је Србија.
Тамо је село моје, тамо је Србија.
Старую песню подхватили — сперва один голос, потом другой и вскоре весь лагерь беженцев тихо выводил грустную мелодию, песню солдата, покинувшего родину.