Насчет меня приказ отменили сразу, а вот за шахтера с вислоусым пришлось мне вступаться. Наказать — накажите, но своих стрелять не дело.
Потом уже, когда вышли на улицу, товарищ Иво мне колоссальный втык устроил. Но я успел ухватить у Марко сухарь и вгрызался так, что слышно было за околицей. Не скажу, что ничего вкуснее не ел, но что в первой десятке — точно. А втык… ну будь мне реально семнадцать лет, испугался бы и проникся. А так-то я Иво раза в два старше и все эти начальственные разносы, да при полном ощущении моей правоты — плюнуть и растереть.
— Ну и что я должен был сделать?
Иво чуть не поперхнулся:
— Доложить мне, в охрану штаба или коменданту!
— Ну да, их бы и расстреляли, пока я докладывал, — я потихоньку нацепил отобранные у меня ранее и возвращенные ремни, снарягу и оружие.
— Невелика потеря.
— Здесь одного, там двоих, — постарался я достучаться, — а потом глядь, куда все делись?
— Ты бросай этот абстрактный гуманизм, Владо!
— Никакой абстракции, чистая практика, которая, как мы знаем, критерий истины. Людей привлекать надо, а не отталкивать.
— Оставим этот разговор. Верховный штаб принял решение о передислокации в Ужице, ты едешь с нами.
— Верховный?
— Да, вчера переименовали. Главные штабы теперь будут в Сербии, Боснии, Хорватии, Македонии и Словении.
— Ну все, теперь фашистам точно конец.
Иво остановился и взял меня за пуговицу:
— Владо, я знаю, ты хороший парень и боец. Но язык попридержи.
Захваченные у немцев грузовики и автомобили набили под завязку: людьми, имуществом, захваченными в начале сентября трофеями, полевой типографией… Вперед ушел конный дозор в полсотни человек, следом тронулась автоколонна, замыкал сводный эскадрон.
Качались над бортами стволы винтовок, порыкивали на подъемах моторы, порой жалобно визжали шины на осыпях. Несколько раз и без того медленно ползущая вереница вставала и пряталась под деревья, когда высоко в небе проплывал самолет с крестами — кроме немцев летать тут некому.
Колонна ощетинивалась пулеметами, но авианалета так и не последовало и к вечеру, оставив позади Завлаку, Осечину и одноименное кадетскому городу село Белу Цркву, весь табор прибыл в Каменицу. И только мы добрались до места, назначенного нам на ночлег, Марко буквально растворился в сумерках вместе с конем и будь я проклят, если не знаю, куда он сквозанул.
Лука ковылял, держась за раненую ягодицу — кузов грузовика получше, чем седло, но все равно трясет. Здравко и комендант охраны Главного, то есть Верховного штаба, расставляли караулы, а я остался неприкаянным. Ладно, значит, до утра время есть, навещу кое-кого, не одному Марко жизни радоваться.
Точно не одному — чем ближе к центру, тем больше народу в кафанах, массовое братание партизан с четниками. Еще бы — приехали те, кто вздрючил немцев в Крупани и теперь благодарные слушатели внимали рассказам из первых рук.
Истории при каждом повторении обрастали все более фантастическими подробностями, особенно быстро увеличивался список трофеев. Если суммировать все захваченное со слов партизан, то оружия бы хватили на пару полноценных дивизий, а то и больше. Что характерно, господа офицеры и сейчас собрались отдельно в «своей» кафане и слушали равных по рангу — поручника и священника, четницких командиров. Там же весьма кстати мелькал и седой ежик учителя, на чей дом я немедленно и перенацелился.
Выходящие на галерею-трем окна едва светились, хозяйка очевидно берегла керосин, так что я перемахнул забор и тихонько обошел постройку. Сидевший на цепи пес дежурно взбрехнул: последние недели мимо него туда-сюда постоянно шатались посторонние люди, а каждого облаивать глотка не луженая.
Свет из второго окна то тускнел, то снова лился ярко, я подобрался ближе — там ходила Верица, расчесывала перед сном волосы и тихо напевала.
Ну, была не была!
Я тихонько стукнул в стекло, потом еще разок, погромче, она замерла, потом осторожно подошла к окну, увидела мою восторженную рожу и приоткрыла створку:
— Владо?
— Я достал вам пистолет, как вы хотели! — вытащил из кармана подаренный Радославом браунинг.
Верица приоткрыла губки и протянула было руку за перламутровой игрушкой, но я полностью распахнул окно и одним махом очутился в комнате, она только тихо ойкнула:
— Уходите! Нельзя!
Но я уже нес про молодого солдата, не знающего слов любви, про неслучайную встречу утомленного путника и нежную фиалку. Все, как положено: взялся за грудь — говори что-нибудь!