— Это вам на таблетки и за тачку рассчитаться. Я сам вас найду.
— Мы же…
— Не ищите.
— А ты руку спрячь, — попросил Муму раненого Овчаренко.
— Ага, да–да, — Овчаренко перебросил кожанку через руку, скривился от боли.
— Все, ступайте, — резко приказал Барановский.
— Сам поведешь? — спросил у него Муму, когда
охранники уселись в частное такси.
— Я давно не водил, — признался Барановский.
— Тогда давай я. Садись. — Враги разговаривали вполне дружелюбно. Муму сел за руль джипа, повернул ключ, и машина понеслась сначала налево, затем направо.
— Я тебе покажу, куда ехать.
Через минут тридцать они уже съезжали на узкую двухполосную дорогу, ведущую к дачному поселку.
— Никогда здесь не был, — сказал Дорогин.
— Побываешь.
— Здесь твой дом?
— Не мой, — сказал Барановский и принялся протирать стекла очков. Он делал это так тщательно, словно от чистоты стекол могла зависеть его жизнь. — Порядок, — аккуратно усаживая очки на переносицу, пробурчал он. — Езжай быстрее!
Дорогин и так гнал тяжелый джип со скоростью сто десять километров в час, но не удержался от реплики:
— Могу скорее, машина не моя, — он переключил скорость, прижал педаль газа.
— Ну уж, не так! — бледнея, буркнул Барановский. — Ты уж совсем летишь как бешеный!
Дорогин сбросил скорость лишь на повороте. Двое мужчин напоминали экипаж гоночной машины. За штурмана был Геннадий Барановский, а за пилота — Сергей Дорогин.
— Вон тот дом вдалеке, видишь? Туда нам и надо.
* * *
Иван Иванович Токарев был невероятно зол на своего компаньона и приятеля по тюремным нарам. Все выходило совсем не так, как расписывал и предполагал Барановский. Абсолютно все, начиная с дурацкой поездки на границу, разборок с таможней, исчезновением ящиков с металлом, срывом договоренности с Конрадом Сведенборгом,
— Будь ты неладен! — бормотал, время от времени поглядывая в окно, Иван Иванович Токарев. — Чтоб тебя собаки загрызли, — чертыхаясь и бранясь, Токарев расхаживал по гостиной. Нервы уже сдавали.
«Не нравится мне все это, ой не нравится! Какого черта я послушал Барановского? Денег захотелось? Умеет, умеет, собака, охмурить человека. Белое может выдать за черное, а черное — за белое. Зачем я вляпался? К чему мне эти миллионы, которые, неизвестно еще, сможем мы заработать или нет. Уже появились трупы, а трупы — это совсем другая статья, это тебе не нелегальная торговля водкой. У меня же все шло так хорошо: заводик, машины, люди. Деньги капали регулярно, ручеек тек хоть не очень широкий, но зато быстрый. На мои потребности денег хватало, я же ни в чем не нуждался. Зачем? Зачем мне миллионы? Приедет Барановский, скажу ему, пусть разбирается сам, пусть сам зарабатывает свои миллионы. Мне они ни к чему! Хочет — пусть занимается. Я ухожу, ухожу!»
— Эй, Макеев–младший, иди‑ка сюда!
В гостиной возник один из братьев Макеевых, тридцатилетний мужчина с небритым лицом. Из‑за брючного ремня торчала рукоятка пистолета, рукава рубахи были закатаны, огромные волосатые руки не находили себе места. Макеев–младший то поглаживал рукоятку револьвера, то ерошил короткие волосы, то скреб бритые виски.
— Чего, Иван Иванович?
— Как наша дама?
— Спит.
— Ела хоть?
— Занесли еду, а ела или нет —- какое мне дело?
— Как это, какое? — вдруг вспылил на ровном месте Токарев. — Она должна есть! Не дай бог что случится с ней! Ты понимаешь, Макеев?
— Да что же я, в рот ей буду еду заталкивать?
— Ладно, иди. А братец твой где?
— Сидит возле двери, телик смотрит.
— Опять порнуху? Насмотреться никак не может?
— Нравится ему это дело, Иван Иванович.
— Придурок! — коротко резюмировал Токарев, спускаясь в кресло. — Принеси‑ка бутылочку воды холодной.
Макеев исчез в кухне и появился с большой стеклянной бутылкой минералки. Бутылка мгновенно запотела. Иван Иванович свернул пробку и принялся пить холодную воду прямо из горлышка.
— Телефон работает? Что‑то он не звонит. Макеев–младший заулыбался.
— Куда он, б…, денется, должен звонить, — поднял трубку, которая буквально спряталась в его огромной лапе, приложил ее к уху. — Гудит.
— Тогда иди.
Токарев закурил. За последние сутки он выкурил больше двух пачек сигарет. Чувствовал себя скверно. Нервы были взвинчены донельзя. Он то потел, и тогда его лицо становилось влажным, то вдруг его начинало знобить.Аппетит отсутствовал напрочь. Если бы сейчас кто‑нибудь предложил Ивану Ивановичу Токареву отправиться в ресторан и пообедать, его бы наверняка вырвало, настолько ненавистной и омерзительной казалась ему еда. Только питье принимал его организм.