Отворилась калитка въездных ворот, и старик Пантелеич вкатил в нее свой добитый, латаный–перелатаный велосипед. На багажнике, как всегда, запакованные в полотняную сумку стояли трехлитровая банка молока, литровая сметаны и неизменный прямоугольный брусок. Форма его никогда не менялась, менялась лишь суть: или, самодельный сыр, или масло. Пантелеич, как всегда, был нетороплив. Откатил велосипед в тень сарая, чтобы солнце не нагрело банки, вдохнул полной грудью.
— Вот ты смотри, — проговорил себе под нос старик — почти в самом городе дом стоит, а воздух здесь насколько чище! — и тут же закурил дешевую сигарету без фильтра. С неодобрением посмотрел на работающего Дорогина, который его еще не заметил, так был поглощен собой. — Сколько раз я им говорил, — покачал головой Пантелеич, — чтобы дурью не маялись. Если мне платят за то, что я за домом смотрю, так я и должен смотреть. Не хозяйское это дело — снег чистить, траву сгребать, листья жечь — это ж непорядок!
Пантелеич подошел к Дорогину и фамильярно хлопнул того по плечу.
— Здорово, Муму!
Сергей перевернул грабли зубьями кверху и с размаху вогнал в землю тонкий черенок. Вытер ладони о полу куртки и лишь после этого пожал Пантелеичу руку.
— Непорядок, говорю, у тебя, Муму, во дворе и в доме творится.
— Потому и за грабли взялся, — усмехнулся в ответ Дорогин.
— Ты, конечно, извини, что я тебя Муму называю, но сам виноват, приучил, когда немым прикидывался. Все Муму да Муму, и я за ними следом. А теперь, поди, один и остался, кто так тебя называет.
— Было бы странно, если бы меня так называла Тамара.
— Неправильно ты живешь, Муму. Мне деньги платишь, чтобы я за домом, за садом смотрел, а сам мою же работу и делаешь. Поднимешься ни свет ни заря, в шесть утра и за инструмент хватаешься.
Пантелеич попробовал забрать у Дорогина грабли, но тот отстранил его.
— Пантелеич, я же мужик, мне без работы никак нельзя.
— Придумал бы себе другую работу, а то мне жена уже сказала: наверное, они тебя из жалости при себе держат.
- Да ты что, Пантелеич, мы без тебя как без рук.
— Думаешь, мне ваши деньги нужны? Они, конечно, лишними никогда не бывают, но выжил бы. Живут же другие на пенсию. Все равно я их не трачу, а откладываю, — Пантелеич напоследок глубоко затянулся плоской сигаретой, та дотлела практически до пальцев, затем старательно растер окурок каблуком сапога — так, что и следа не осталось. — Я тебя, Муму, никогда до конца не понимал. С одной стороны, посмотришь, свой ты мужик в доску, что тебе ни говорю, все понимаешь. Пусть не со всем соглашаешься, но свой ты по рассуждениям. А живешь совсем по–другому. Тебя, Муму, ничто испортить не может, даже деньги.
— Пантелеич, хочешь помочь, так помогай,а нет так найди себе другую работу. Доску какую прибей или посмотри, где крыша течет.
- Доски, Муму, я уже все прибил и крышу местами подлатал. Это же только кажется, что дом сам по себе стоит. К нему месяца два не притронься и, считай, пропало.
Старик снял ватовку, старую, выцветшую, но чистую, бережно сложил ее и не повесил, не положил, а именно поставил на растрескавшийся верстак, прислонив к стенке сарая.
— Ну‑ка давай посмотрим, в ком из нас больше силы осталось.
— Конечно же, в тебе, Пантелеич.
— Я не дурную силу в виду имею, а ту, которая для работы нужна.
И старик, принеся из сарая вторые грабли, принялся прочесывать ими траву. Делал он это, казалось, не спеша, без видимых усилий, но Дорогин почувствовал, что за стариком ему трудно угнаться. Да и чище у него получалось, ни единой сухой травинки за граблями не оставалось. Пантелеич хитро посматривал на Дорогина из‑под седых насупленных бровей и даже не улыбался. Разрыв между ними становился все больше и больше.
Наконец Пантелеич добрался до самого забора и, в последний раз проведя граблями по траве, прислонил их к доскам.
— Вот так‑то, Муму, — сказал он, постучав сигаретой по загрубевшему ногтю, присел на корточки и закашлялся. — Ты, Муму, не дело делаешь, а спешишь. Не ты один такой, многие теперь так живут. А ты посмотри на шоссе, знак какой на нем висит? Правильно, выше шестидесяти ехать по нем нельзя. И все водители, кстати, о нем знают, а посмотрят, дорога, вроде, хорошая, милиции не видно, и жмут себе, кто сотню, кто девяносто, думают, что этим они себе жизнь удлиняют. А получается все наоборот. Кто спешит, тот нервный и издерганный, смотришь, раз — и сердце отключилось или инсульт хватил. Успевает тот, кто не спешит, а двигается верно и ровно, вот как я с граблями. И неважно, что ты делаешь, траву ли косишь, деньги ли зарабатываешь, политикой занимаешься… Нельзя жить в спешке, времени от этого все равно больше не станет. Как было двадцать четыре часа в сутках, так и останется. Ты, Муму, со мной согласен?