Крепостной слуга Сильвен, которого Гуго благословил штурмовать стену, пришел самым последним, один, неразговорчивый и угрюмый.
— Простите господин, мы носили раненых из-под стен.
— А что с нашим Леоном?
Сильвен покачал головой:
— Сгорел заживо. Сарацины облили смолой. Еще утром — один из первых.
— Упокой Господь его душу.
Все перекрестились. Маленький отряд рыцаря де Пейена стал еще меньше. Из двадцати выехавших из Труа человек с ним остались только двое. Когда три года вокруг одна смерть, ничто тебя не удивляет. Даже когда гибнет привычный слуга или близкий друг. Ну, разве что немного тошно.
Эктор нарезал кинжалом холодного мяса и разломил оставшийся черствый хлеб — половинка ячменной лепешки. К счастью, в бурдюке была вода, за день окончательно протухшая. Гуго прочитал молитву, сели есть. Всем поровну, все — братья Христовы.
— Что ж, Господь не дозволил нам войти в Святой Город. Значит, мы не достойны сегодня. — Будем молиться и ждать.
Насколько хватило сил, хором прочитали «Pater noster» и «Ave Maria».
Гуго в доспехах повалился на лежанку, только лишь дав своим оруженосцам расшнуровать и снять шлем. Руки и ноги гудели. Казалось, пудовые камни давили на плечи и грудь, голова нещадно кружилась. Стоило закрыть глаза — начинала качаться земля, и все вокруг кружилось в безумном хороводе — крики, шум, гомон, летящие камни и стрелы, разбитые черепа и куски мозга, трупы и живые, сарацины и франки, лужи теплой крови, дым и гарь…
Вряд ли в эту томительную ночь кому-то из мусульман или крестоносцев удалось действительно поспать. Отдыхали по очереди. Большинство же вовсе не сомкнуло глаз. Все боялись и ждали.
Глава пятая. Взятие Иерусалима
Гуго де Пейен очнулся оттого, что далеко за Иерусалимской стеной пели петухи. Старательно, задорно и голосисто. Судя по бархатно-черному небу — только лишь первые или вторые. Размытый лунный свет едва освещал лагерь. Где-то поблизости монотонно стучали молоты и топоры, кто-то стонал, кто-то чинил доспехи и перевязывал раны. Работали в темноте, боясь стрел сарацинов. Чуть в стороне храпели слуги.
Одежда, пропитавшаяся потом насквозь за долгий день битвы, теперь холодила. Конечности затекли, особенно натруженные руки. На кольчуге и шлеме осела роса. Можно было даже её облизать, чтобы увлажнить горло. За время похода многие научились собирать росу и, хоть немного, утолять жажду. От холода и тревоги Гуго не смог больше заснуть. Он лежал на спине, пытаясь шевелить онемевшими кистями, чтобы разогнать кровь.
Небо над головой было здесь совсем не таким, как в далекой родной Шампани. Знакомые созвездия сильно смещены, словно съехали с небосвода, и казались совсем иными. Рыцарь подумал, что, может быть, когда-нибудь потом, когда перестанет литься кровь и святые места будут доступны для каждого христианина, он покажет это небо Тибо, своему любимому сыну.
Незаметно небо стало сереть, и тут же весь лагерь засуетился. Забряцали доспехами и мечами группы людей, возвращаясь на свои позиции. Мимо одну за другой пронесли осадные лестницы, починенные за ночь.
Вновь помолились — Гуго неукоснительно соблюдал молитвенное правило и принуждал к этому слуг. Быстро собрали остатки еды. Ночью к Эльпийскому источнику по дороге в Дамаск и к источнику Апостолов, что повыше Вифании, были посланы отряды. Теперь из мехов разливали воду. С дурным привкусом, задохнувшуюся в бурдюках воду — залог жизни и сил.
Гуго прильнул к кружке губами и жадно выпил, ёкая кадыком. Едва хватило, чтобы заглушить жажду. Казалось, окажись сейчас в руках ведро, он и его осушил бы залпом.
— Почем сегодня вода?
Роже осуждающе покачал головой:
— Не сбавляют даже перед боем. Опять серебряный денье — за какую-то жалкую пинту.
— Правильно делают, напоследок. Бог даст, бесплатно отопьемся в Иерусалиме.
— Напоследок в три шкуры дерут… Господин, хлебните еще воды. Она вам нужнее…
Этой ночью под покровом темноты натруженные руки сервов совершили еще одно важное дело. Учитывая неудачи предыдущего дня, было приказано окончательно засыпать и разровнять ров на пути движения берфруа. Бросок должен был быть молниеносным.
Протрубили к сбору. В этот раз Гуго взял с собой не только оруженосцев, но и оставшегося слугу Сильвена. Рвавшихся поскорее грабить Иерусалим слуг Нарсиса и Морена он отпустил вновь занять свои места на первом этаже башни.