Похотливое видение юной турчанки в мозгу брата Сезара вмиг улетучилось, как исчезает туман, стоит пригреть солнцу. Вместо него мысли все больше заполнял образ покойного Адемара. Умерший епископ сиял всё ярче, а белые его одежды заполняли горизонт. Он милостиво улыбался монаху и указывал дубинкой на Иерусалим. От этого торжественным трепетанием и необъяснимым восторгом наполнялось сердце, и с каждой секундой брат Сезар сам все больше верил в то, что он избран и благочестив.
— Да, да! Его преосвященство, наш возлюбленный епископ Адемар де Монтейль, сегодня снизошел до моих снов.
— Ну? — нетерпеливо переспросил Танкред.
— Что он говорил Вам? — ласково добавил священник.
— Он говорил… Он говорил: «Брат Сезар, ты забыл для чего здесь?»
— Вот видите, господа, — Танкред опять взвился и заходил вдоль стола. — Сами небеса напоминают вам. Чтоб я, как сельджук, ездил всю жизнь на кобылах! Нужно наступать — немедленно и сейчас же!
— Сейчас наступать нельзя, башни еще не готовы, — Раймунд Тулузкий покачал головой: — Брат Сезар, может его преосвященство, еще что-то указал Вам? Ну, дату штурма… чудесный путь избавления?
Врожденная проницательность быстро подсказала Сезару, что каждый хочет слышать от него. Танкреда Таренского он боялся, а графу Тулузскому верно служил.
— Его преосвященство епископ Адемар де Монтейль, — смиренно добавил брат Сезар, — призывал к воздержанию плоти, чтобы дух был трезв.
— Вот именно! — взволновался епископ Пьер и вскочил из-за стола: — Мы должны уподобиться царю Ираклию! Этот доблестный воин постился, чтобы победить нечестивого князя Хозроя — и победил!
Он сгреб финики из плоской чаши, подошел к брату Сезару, высыпал ему в ладони и благословил:
— Иди, сын мой, проповедуй народу, что мой предшественник, легат папы, епископ Адемар де Монтейль, заступник бедных и советчик богатых, и после смерти ведет нас. Что его преосвященство вновь с нами и призывает к посту. Будем бдеть неделю. Нет, дольше — дней девять! — архиепископ обернулся к военачальникам и поклонился. — Молебны, молитвы и по окончанию совершим крестный ход! Да будет так. Amen, господа!
— Господин де Пейен, — священник повернулся к стоящему позади рыцарю Гуго де Пейену, — проводите этого благочестивого монаха и прикажите ему дать вина. И… frater Сезар, побрейте свою тонзуру. А то вы стали походить на мирского бродягу.
Рыцарь и монах удалились.
Епископ благостно посмотрел им вслед и его глаза увлажнились:
— Как радостно видеть, сеньоры, искреннюю веру в сердцах. Взгляните на этих двоих… Особенно, шевалье Гуго де Пейен. Сей благодетельный муж есть истинный образец рыцарства и подлинной веры. Бедность рода его полностью искуплена храбростью и честью. И… мнится мне, господа, что он еще прославит свое доброе имя.
После этого лирического отступления было принято решение собрать общий военный совет. Были посланы гонцы с приглашениями к Роберту Нормандскому, чье войско разбило лагерь с северной стороны около церкви Святого Стефана и к Роберту Фландрскому, расположившемуся с армией к востоку от Иерусалимских стен.
Глава вторая. В лагере
Шевалье Гуго де Пейен, «образец рыцарства и подлинной веры», как назвал его епископ Пьер Нарбоннский, вывел монаха Сезара и передал графским слугам, распорядившись выдать вина. Пока они шли по дому, на лестнице, ведущей на второй этаж, мелькнуло белое платье. Граф Раймунд, недавно женившийся в третий раз, путешествовал со своей новоиспеченной супругой — Эльвирой Кастильской, внебрачной дочерью короля Альфонсо. Может, стареющий граф навсегда хотел обосноваться в новых землях, а, может, попросту не смог вырваться из жарких объятий молоденькой новобрачной, но Эльвиру он прихватил с собой. Рискованное решение. Впрочем, граф Раймунд знал, на что шел. Он уже побывал паломником в Иерусалиме четверть века назад, когда лишился одного глаза. Как написали потом летописцы Айястана в своих хрониках — «тачики выкололи в Ершалемаиме глаз князю Жинчилю…»
Гуго вышел на улицу и зажмурился от яркого солнца. Обдало жаром от горячих камней, и кольчуга в момент нагрелась. Де Пейен подошел к коновязи и похлопал по шее своего жеребца. Вороному, как смола, нормандцу иерусалимская жара тоже была в тягость. Не спасала даже белая попона с нашитым красным крестом. Мистраль, так звали коня, прошел весь путь от родной Шампани до Иерусалима. Не всякий рыцарь мог похвастаться тем, что сберег боевого друга за три года похода. Большинство давно ездили на легких турецких скакунах и выносливых берберийских. А немало было и тех, кто пересел на простых ослов и местных крестьянских мулов. Впрочем, обычных верховых лошадей, на которых приходилось ездить во время переходов, Гуго и сам сменил за это время не меньше десятка. Двух из них он загнал, троих пустили на мясо, одну во время охоты покалечил лев, остальные пали от ран и истощения. Но боевой рыцарский конь — это святыня и немалый вложенный капитал. Таких седлали только для турниров, парадов и сражений. За пятилетнего Мистраля Гуго отдал восемьдесят золотых безантов — почти двухлетний доход его небольшого поместья. А боевые жеребцы принцев Готфрида Бульонского и Роберта Нормандского, говорят, стоили в три раза дороже.