Стражник радостно захрюкал, и даже молчаливый до этого слуга фыркнул. Рыцарь развязал кошелек и бросил тюремщику несколько монет.
— Это должно окупить расходы на его содержание. Спасибо, что приютили моего глупого Жака, иначе замерз бы бедняга где-нибудь в поле.
Стражник ловко поймал монеты и отвесил поклон щедрому господину. Слуга тоже забрался в седло, и небольшая кавалькада тронулась со двора. Томас оглянулся через плечо на серую громаду собора, в подземелье которого томился почти месяц.
«Для того ли люди строили храм божий, — подумал юноша, — чтобы гноить в его подвале своих соплеменников?»
Но додумать не успел, потому что незнакомец, не оборачиваясь, сказал:
— Меня зовут сержант Гуго де Безансон, и послал меня за тобой мой господин, приор Франции Жерар де Вилье.
Томас вздрогнул, чуть не выпустив пояс сержанта.
По-прежнему не оборачиваясь, тамплиер договорил:
— Лучше бы тебе, мальчик, оказаться тем, за кого ты себя выдаешь — иначе здешний клоповник покажется тебе раем.
Серый жеребец, повинуясь движению повода, свернул налево, в узкий проулок. Рыжий мерин последовал за собратом. Вскоре впереди замаячили восточные — Руанские — ворота города, где месяц назад Томас так неудачно побеседовал со стражниками. За ними тянулась грязная дорога, ведущая в Руан, а затем в Париж.
Тем же вечером старый граф Рейнальд Гьельдре — в котором Томас легко бы признал старика, навещавшего его в узилище — писал письмо сыну в Париж. Чтобы избегнуть любопытства королевских ищеек, письмо было зашифровано семейным шифром Гельдернов, разработанным еще дедом нынешнего графа.
На конторке помаргивала драгоценная восковая свеча. Капли стекали на заботливо подставленное блюдо — из расплавленного воска потом можно будет слепить новые свечи. Старый граф был бережлив во всем, что не касалось его любимого и единственного сына. Вот и сейчас, скрипя пером по волокнистой бумаге, привезенной из самой Испании, старик писал примерно следующее:
«Птичка покинула гнездышко. Наше маленькое предприятие завершилось успехом и, по видимости, вскоре ты будешь иметь удовольствие наблюдать нашего крестника в Париже. Что касается того, зачем было устраивать эту, по твоему выражению, «нелепую мистерию». Ты говоришь, сын мой, что падение Паладина неизбежно. А я говорю, что судьба причудлива и коварна. Нам не дано знать, чья возьмет верх, и кто через десять лет будет в силе: Король или Крестоносец. Если удержится Король, то что же — ты угодил ему нашей маленькой шуткой, а за дальнейшее не в ответе. Если же победит Крестоносец, то ты сможешь напомнить ему при случае, кто помог обрести потерянного родственника. А буде Крестоносец спросит, почему сделано это было так, а не иначе — скажи, что во всем моя вина, ибо к тому времени я буду давно уж в могиле…»
С южной башни Тампля в ясную погоду открывался прекрасный вид на ворота Сен-Мартин, аббатство и правый берег Сены. Небольшая комнатка на третьем этаже предназначалась для «сарацинского писца» — переводчика великого магистра. Но пока Жак де Моле и его свита не прибыли в Париж, приор Франции часто поднимался сюда, чтобы поразмыслить в уединении и понаблюдать за городом.
В течение почти двух сотен лет — с тех самых пор, как набожный король Людовик VII подарил молодому ордену участок на правом берегу реки, низком и заболоченном — воины-монахи трудолюбиво осушали болота, разбивали сады и огороды и возводили новые здания. Сейчас на осушенной и расширенной территории рыцарей Храма поднялась великолепная церковь и встали два мощных донжона: Тампль и башня Цезаря. Под их защитой находились многочисленные хозяйственные постройки: конюшни, кухни, лазареты, спальные корпуса, мастерские, постоялые дворы для паломников, огороды с лекарственными травами и виноградники.
Башня Тампль, самое высокое здание Парижа, надменно взирала на реку и раскинувшийся по обоим берегам город. К югу, восточнее Гревского порта, виднелась Тамплиерская гавань. На севере вздымалась гора Мучеников, увенчанная церковью аббатства Сен-Пьер-де-Монмартр.
Тампль, город в городе, все дороги которого вели к Храму; совершенный механизм, снабжающий владельцев всем необходимым; предмет законной гордости его создателей. Тампль — логово дракона, злокачественная опухоль на теле Парижа, сосущая городские соки, приют гордыни и спеси… Тампль.
Однако сейчас приор смотрел не на земли храмовников к западу от башни — нет, взгляд его, равнодушно скользнувший по владениям ордена, искал что-то за городской стеной, за воротами Тампль и Сен-Мартин. Темные глаза крестоносца впились в некую постройку, высотой превышающую трехэтажный дом, и недобро сузились. Монфокон, самая гигантская виселица в Европе. Трехъярусная, на каменном фундаменте, она могла вместить одновременно до пятидесяти одного повешенного. Их тела качались на цепях в каменных ячейках, покуда не истлеют — после чего останки сбрасывали в колодец.