Внизу стукнула дверь.
— Нет, — выдохнул Селим и метнулся к краю крыши.
Томас, пригнувшись, перебежал следом за ним.
Абу Тарик вышел из дома. За ним привычной тенью топтался верзила-Маас, вооружившийся дубиной. Алхимик шагнул навстречу толпе, поднял руки и заговорил.
Томас так толком и не научился понимать вульгарную латынь, на которой изъяснялись здешние христиане, поэтому не знал, что именно сказал алхимик. Впрочем, многого он сказать не успел.
От толпы отделился один из заводил в красном. Из-под капюшона накидки торчала огромная рыжая борода. Здоровяк сделал два шага навстречу алхимику и сунул руку под плащ.
Томас беззвучно выругался. Он ощутил, как рядом лихорадочно дрожит Селим, и крепко сжал плечо сарацинского мастера.
Рыжебородый сделал третий шаг и вытащил руку из-под плаща. В руке был зажат огромный мясницкий нож. И, так же молча, равнодушно и деловито, рыжебородый погрузил этот нож в живот абу Тарика.
Над улицей разнесся крик, но Томас так и не понял, кто закричал: убиваемый алхимик, убийца или Селим, потому что в следующий миг толпа взревела. И яростным пенным валом ударила в ворота, сминая по дороге ошарашенного Мааса. Абу Тарик упал, на него наступили, и Томас с виноватым облегчением подумал, что топчут, скорее всего, уже мертвое тело.
А еще через мгновение он уже толкнул Селима к модфам. Сам схватил одну и, выдернув из углей железный прут, быстро ткнул им в запальное отверстие. Стрелять можно было, не целясь — все равно внизу плотно клубились человеческие тела. Рядом грохнул еще один выстрел. Селим. Томас ухватил следующую модфу.
На четвертом выстреле их заметили. Раздались крики. В стрелков полетели камни. Люди вставали друг дружке на спину, пытаясь взобраться на крышу — но дом был высокий, двухэтажный, так что сразу им это не удалось. Заметив над краем чью-то голову, Томас поднял разряженную модфу и ударил ей, как дубиной. Человек вскрикнул и, раскинув руки, полетел вниз. Его собратья, решив, что эта сторона слишком опасна, бросились в обход дома.
Томас замычал и махнул рукой. Селим обратил к нему потное лицо. Толпа хлынула на пустырь, собираясь оттуда штурмовать жилище убитого торговца. Через крышу перелетали горящие факелы и падали во двор. Там уже вспыхнул один куст. Рабы метались вокруг, засыпая огонь песком. Затем над головой Томаса пронесся небольшой темный, округлый предмет. С грохотом разбившись о камни дорожки, он выплеснул струю желтого пламени.
— Нафта![68] — крикнул Селим. — Они кидают сосуды с нафтой и зажженным фитилем…
Томас дернул его за руку и принялся быстро перезаряжать модфу. Забив в ствол порох и бондок, он побежал по плоской крыше налево, туда, где дом западным крылом выходил на пустырь. Селим рванулся следом с тяжелой модфой наперевес. Сейчас под ними была мастерская — погромщикам ничего не стоило выломать хлипкие решетки на окнах и пробраться внутрь. Томас еще успел прицелиться и выстрелить, и увидеть, как человек в красной накидке рухнул под ноги собратьев — и тут мир вокруг взревел, обернувшись столбом яростного белого пламени.
Глава 4
ПОД ВОДОЙ И НА ВОДЕ
Первым, что увидел Томас, было темное небо, расцвеченное красными искорками. Первым, что услышал — противный комариный звон в ушах. Юноша тряхнул головой. Звон сделался громче, а в затылке вспыхнула боль. Тогда Томас слабо завозился и понял, что по грудь завален какими-то обломками. Рука, словно по своей воле, дернулась и метнулась к шнурку на шее. Пальцы нащупали холодный ребристый бок фигурки, и юноша облегченно вздохнул. Феникс был с ним. Остальное неважно.
Некоторое время он лежал неподвижно, глядя в небо и наблюдая за танцем огненных мушек. Когда дурнота прошла, принялся разгребать завал.
Дома алхимика не было. На его месте курилось пожарище. Вздымались какие-то балки, развалины стен, торчали голые, обугленные ветки кустов. И нетронутый огнем ствол финиковой пальмы — как палец, поднятый в укоризненном жесте. Нестерпимо воняло гарью и серой, и над всем этим плыл неистребимый запах розового масла.
Посреди бывшего двора на горячих еще углях стоял Селим. Он стоял на коленях, обхватив голову руками, и тонко и тоскливо выл. Рядом бессмысленно бродили какие-то оборванные фигуры. Сидела на камнях очага старая стряпуха, чьи белые космы совсем посерели от пепла. В прореху рубахи свисала тощая, иссохшая грудь. Старуха тоже подвывала и скребла грудь ногтями. Томасу почему-то вспомнились рассказы Балларда о северных вёльвах.[69]