Серо-голубые волны с розовыми склонами и тепло алеющими гребнями мерно набегали на серебряный коралловый песок — среди них мелькнула черная голова Тиллоттамы. Девушка увидела Тамралипту и поплыла навстречу через утренний туман. На краю песчаной отмели Тиллоттама остановилась. Ее бронзовое тело возникло на серебре песка на фоне расплывчатого, волокнистого тумана в воздухе над морем как единственная живая реальность, отчеканенная с ошеломляющей достоверностью. Художник приветствовал девушку радостным кличем, спрыгнул с подмыва берега и оказался прямо перед Тиллоттамой. Она в безотчетном порыве протянула ему руки, Тамралипта схватил их и вдруг, в восторге любви и восхищения, притянул девушку к себе. От мокрого лица Тиллоттамы отхлынула вся кровь, губы ее раскрылись, ресницы затрепетали, дыхание остановилось. Она крепко прижалась к художнику, руки легли на сильные его плечи, груди коснулись груди, спина изогнулась от крепкого объятия Тамралипты. Горячее желание заставило тела обоих застыть в едином стремлении, слиться еще ближе, дольше продолжать безмерную радость соприкосновения. Художник еще крепче сжал девушку — легкий стон сорвался с губ Тиллоттамы, и тут Тамралипта опомнился. Он отстранился так резко, что Тиллоттама пошатнулась, и ему пришлось поддержать ее.
Закусив губы, он бережно, с бесконечной нежностью опустил свою невозможную мечту на песок. Широко открыв изумленные глаза, Тиллоттама успела заметить на его лице тень безграничной печали, но художник отвернулся и кинулся в море.
Тиллоттама села на песок, охватив руками поднятые колени, и задумчиво следила за Тамралиптой. Художник плавал долго, ожидая, что девушка уйдет в дом, но она не сдвинулась с места. Дымка тумана развеялась, волны стали зелено-синими и прозрачными, когда Тамралипта вышел из воды. В сверкании отраженных от моря солнечных лучей его лицо виделось темным пятном, но Тиллоттама не спускала глаз с художника, пока тот не подошел вплотную.
— Пойдем домой, пора завтракать, — сказал Тамралипта, но девушка отрицательно покачала головой и показала на песок рядом с собой.
— Сядь, милый, — она редко употребляла это слово, так нежно звучавшее на ее губах. Девушка помолчала и вдруг открыто и в упор посмотрела в глаза Тамралипте. Голос ее зазвенел тревогой: — Скажи мне правду, только правду обо мне и о тебе. Что у тебя здесь? — она положила маленькую руку на грудь Тамралипты у сердца.
Художник почувствовал, что больше нельзя ограничиваться недомолвками, как бы он ни берег Тиллоттаму. Решающая минута настала. И он рассказал все без утайки. Описал свое первое восхищение при первой встрече, разгорающуюся любовь, рождение ревности, мучительные раздумья, когда все его существо разрывалось надвое между любовью к Тиллоттаме и желанием бежать от нее, бежать, пока не поздно. Опустив глаза, он тихим голосом поведал, как увидел ее во власти жреца в храме, как убежал в Гималаи, продолжая и там помнить о ней, любить ее. Он говорил о великом гуру, о пленительном покое, манящем покое мудрости, о своих попытках следовать за учителем, о страшном агнипарикша, испытании во мраке и одиночестве подземной темницы. Как пришла к нему мысль о возможности быть с ней, не мучаясь ревностью, как увидел ее сквозь мрак и тысячи миль расстояния, очевидно, там, где нашел в час освобождения прикованной к черному лингаму.
Девушка слушала, не проронив ни слова, лишь изредка вздрагивая. Тамралипта умолк. В побледневшем небе пылало солнце, море шумело сильнее и глуше, громко шелестели жесткие листья пальм, а они сидели, не смотря друг на друга, отдалившись в своих воспоминаниях. Наконец, Тиллоттама вскочила легко и упруго, улыбаясь одними губами. Она открыто посмотрела на Тамралипту и заговорила медленно, как бы с усилием подбирая слова, столь важные для обоих.
— Я все поняла, азиз. Я могла бы тебе многое сказать, о, как много!.. — голос девушки зазвенел, но она справилась с собой и продолжила ровно, без интонаций. — Но ты прав, я недостойна тебя. Я не могу даже сказать тебе, что ждала тебя, мечтала о тебе, что предназначена для тебя! Наши пути пересеклись слишком поздно и то только в моих душе и теле — тело должно принадлежать лишь тебе, но оно не твое — непоправимо, невозвратно. Я не дождалась тебя, не сумела отличить настоящее от пустого, фальшивого. И даже поняв это, продолжала раздавать себя из простой покорности судьбе, неумения бороться за свое место в жизни… Я ничего не могу изменить… Ничем не отвратить кары судьбы — она совершается здесь и сейчас… Найдя и полюбив тебя такого, как никто другой, единственного, я вынуждена потерять тебя… Ты не можешь быть счастлив со мной, и ты ни в чем не виноват. Что я могу сделать, любя тебя всей душой, как не сказать — прощай, милый, прощай навсегда!..