1. Главная
  2. Книги
  3. Синило Галина Вениаминовна
  4. Танах и мировая поэзия. Песнь Песней и русский имажинизм
  5. Страница 24
Выбрать главу
Что снеговыми вихрями Кружился выщипанный пух И сам кружил притихшую И сумасшедшую толпу?
И я, покорный пасынок, Тужил, что вместе не погиб, Тужил над желтой насыпью Единоплеменных могил.
И ждал, пока ты, добрая, Придешь на утренней заре Усталого и скорбного По-матерински пожалеть.
И вот в пушистом пурпуре, Седая, светлая, стоишь, И слезы, слезы крупные Сбегают на глаза твои.
Ах, что сказать мне наскоро? Каких же не хватает слов? И я целую ласково Морщинистый, спокойный лоб.
Ведь я задорным мальчиком Тебя любил и понимал, Но ты была мне мачехой В романовские времена.
[391–392]

Поэт верит, что две его родины — Земля Обетованная и Россия — могут породниться. Недаром Россия предстает в образе моавитянки Рут и ее свекрови, скиталицы и страдалицы Наоми (Нооми), пришедших в Иудею, в Бет-Лехем (Вифлеем; в ашкеназской версии — Бейс-Лехем), который стал родиной и для язычницы — а отныне иудейки — Рут. И вновь серп в руках Рут, жнущей на поле Боаза (Вооза; у Ройзмана — Воаз), как и серпы других жнецов, ассоциируются с золотым серпом на знамени, но одновременно — с серпом месяца на небе; сама же жатва символизирует грядущие счастливые дни (цикл «Новый год»):

И опять поанаю запах Набухающих полей, Где колосья в росных каплях Те же, те же столько лет!
И в часы тяжелой жатвы, Под игру серпов и рук, Я увижу сердцем жадным У разлива нивы Руфь.
Это ль не Бейс-Лехем древний? И Россия — Нооми, Здесь, голодная, к деревне Голову в пути склонит?
И Воаз любимой Руфи Ссыпет звезды ячменя, — Звезды о поэте грусти, О Давиде прозвенят.
И жнецы серпы положат, И в шатрах — костры бесед, А над ними тот же, тот же Отраженный в небе серп!
[390]

Давид здесь упомянут не случайно, ведь Рут — его прабабка. Книга Рут, помимо прочих смыслов, говорит о рождении иудейской царской династии, мессианского рода Давида. Мессианскими надеждами дышат и строки Ройзмана:

Эй, серпы покрепче в руки, Жните золотые дни! Сестры, в каждой — сердце Руфи, И за колосом нагнись!
Или не скреплен безмолвно Первым мятежом Завет? Братья, в каждом — сердце-молот, В нас — Иуда Маккавей!
То вторая Книга Чисел Началась в двадцатый век, Оттого заря сочится Медом алым по траве.
И в садах огнем налиты Яблоки, как буйный стих, Чтоб за трапезой с молитвой В этот мед их опустить.
Пусть над вами стынет просинь И как талэс[58] облака, — Потекут вином хевронским Строфы бодрые в бокал!
[390–391]

Хеврон славился своими виноградниками; кроме того, вино в Библии — символ истины и даров Божьих. Хевронскому вину уподобляет М. Ройзман поэзию (отсюда — название его сборника). Благословение Всевышнему над бокалом красного виноградного вина произносится в Субботу и еврейские праздники. Традиционная еврейская трапеза в праздник Нового года включает яблоки и мед, поэтому они упоминаются в финале цикла, и яблоки при этом уподобляются стиху (или стих яблокам). Но яблоки, мед, вино, виноград — важные топосы-лейтмотивы Песни Песней, и именно яблоня (яблоневый сад) символизирует возлюбленного, как гранатовый сад — возлюбленную.

Два этих сада — яблоневый и гранатовый — сливаются в поэзии М. Ройзмана в единый образ в цикле «Сад» (1923), в котором содержатся многочисленные аллюзии на Песнь Песней, имеющие не только любовно-эротическую, но и сакрально-мистическую подсветку. Сад, ассоциирующийся у поэта с Пардесом Песни Песней и Эдемским Садом (не случайно постоянно упоминаются смоквы, виноградные лозы), одновременно выступает как Сад поэзии, Сад творчества, соединяющий Восток и Запад, еврейское и русское:

Узлом тоски восточной Так закручен строго ритм, Что ассонанс на строчках Золотой серьгой горит.
О брат! река скрывает Лодку. Веслами води, Как желтыми крылами, В звонкой россыпи воды!
вернуться

58

Талэс (в современном написании — талес, или на иврите таллит) — в иудаизме — мужское молитвенное покрывало в виде прямоугольного куска белой шелковой или шерстяной ткани с черными полосами и кистями. Талесом покрывают голову и окутывают плечи во время молитвы.

~ 24 ~