1. Главная
  2. Книги
  3. Синило Галина Вениаминовна
  4. Танах и мировая поэзия. Песнь Песней и русский имажинизм
  5. Страница 25
Выбрать главу
И полной, полной горстью Брызни в солнце из реки, И солнце вниз отбросит Жемчуга. Ты крылья кинь!
И слушай, как упрямо Вечером зашепчет зыбь, Что мой хорей и ямбы — Виноград одной лозы.
Как яблоки заката Упадут в камыш за мостом, И тишина покатит Ассонансы на простор.
[385–386]

Сад в одноименном цикле Ройзмана несет в себе приметы обычного фруктового сада среднерусской полосы — с вишнями, грушами, кустами малины, но одновременно это сад Земли Обетованной, благоухающий розами, на которые ниспадает роса Хермона — символ благодати Божьей. Как и в Песни Песней, это сад любви и в то же время Сад мистической тайны:

Есть у сердца старая тайна Про тот фруктовый сад, Где малина губы подставит — И до крови кусай!
Знаешь — бусы черные вишен, Подвески медных груш Покачнутся вечером тише, Чем силуэт в углу.
И пастух стада от затона Погонит по траве, Как влюбленный Яков по склонам Лавановых овец.
И куски земли на ладони Запахнут, как венок Гордых роз Ливана. Надломишь — И росное вино!
Разве холм в строфах не станет Еромонскою горой? И от сердца вечная тайна К ней не взлетит орлом?
[386]

Насыщая свой текст многочисленными аллюзиями на Тору и другие книги Танаха, вводя в любовный контекст упоминания о еврейской литургии, молитве (маарив — вечерняя молитва; слово передано на идишистский манер как майрэв), талесе, в который оказываются «облаченными» кусты жасмина, сплошь покрытые белыми благоухающими цветами, поэт создает атмосферу особой трепетности и святости любви:

Вот с посохом, с котомкой синей Сутулый сумрак. На тропе В душистом талэсе жасмины Читают майрэв нараспев.
И если ты пройдешь калиткой, Любимая, в мой сад густой, Как передам тебе молитвы Благоухающих кустов?
Как расскажу о Есевонах, О зреющем посеве чувств Тебе, огнем церковных звонов Зажегшей сердце, как свечу?
И почему слезой алоэ На елях кажется смола И сердце за кустами ловит — Не пробежит ли мимо лань?
[386–387]

Упоминание о Есевонах — Есевонских прудах (точнее — прудах Хешбона; в Синодальном переводе — «озерки Есевонские») — вводит прямую отсылку к Песни Песней, ибо в ней сказано: «Твои очи — пруды в Хешбоне // У ворот Бат-Раббим» (Песн 7:5)[59]. Благодаря парадоксальному соединению экзотических Есевонов с типично русской калиткой, талеса и майрэва — с церковными звонами, благоуханной смолы ели — с благовонной слезой алоэ, пейзаж обычного сада среднерусской полосы сливается с благоуханным пейзажем Земли Обетованной, с Садом, воссозданным в Песни Песней. Именно поэтому воображению поэта видится трепетная лань, в образе которой предстают и героиня Песни Песней, и его лирическая героиня, благоухание жасмина переходит в благоухание мирры, и закономерно в контекст стихотворения включаются строки из Песни Песней:

Как расскажу?.. Вот сумрак мирно Благословляет нас. В саду ль Я веткой робкого жасмина К твоей ладони припаду?
Но ты смиренно понеси Слова, как мирру, пред собой: «Кулох ёфо, рааёси, Умум эйн бох!»
[387]

В оригинале процитированный Ройзманом стих (Песн 4:7) звучит следующим образом: Кушах йафа райати умум эйн бах («Вся прекрасна ты, подруга моя, и нет в тебе изъяна»; ср. перевод И. М. Дьяконова: «Вся ты, милая, прекрасна, и нет в тебе изъяна»[60]).

Это не просто излияние чувств, но тоска по духовной прародине, по далекой родине, по Земле Обетованной:

А мне — ночной сонный воздух И фиолетовый затон, Где расцветут снова звезды Смоковницею золотой.
И тишина. Но такая, Что ангел смерти задышал, И белый вздох — лепестками Рассыпается в камышах.
Но широко, по уклонам, Где серой пахли мятежи, Под пурпуром балкона Тоска библейская лежит.
вернуться

59

Ветхий Завет: Плач Иеремии; Экклесиаст; Песнь Песней. С. 79. Показательно, что эта вполне прозрачная отсылка неверно прокомментирована Э. М. Шнейдерманом (см.: Поэты-имажинисты. С. 522).

вернуться

60

Там же. С. 74.

~ 25 ~