Выбрать главу
Взбешенный сплетнями и шамканьем базара, Себя к Тебе Гвоздями слез прибить, —
Чтоб в этом Мире все, не исключая комиссаров, Умели боль растить И так, как я, Любить.
Голгофах Страсти жизнь моя висела, Но знаю — Из груди Твоей мне высосать Весну, —
И на кресте Твоего жаждущего тела Себя, Христа, Гвоздями мук распну.
[447–448]

Переживание любви как величайшей радости и одновременно боли, как сладостного страдания вносит мистические подтексты в крайне конкретную, телесно-эротическую метафорику. По этому же принципу построены и другие любовные стихотворения Л. Чернова, посвященные в основном В. Белаковской. Таково, например, стихотворение «После шторма страстей» (1923), провозглашающее спасительную силу Любви, которая и есть Бог, карающий и одновременно исцеляющий:

Всё равно, так или иначе, После каждого шторма страстей Мой корабль долго-долго чинится В пристань души Твоей.
И когда от полночных бешенств Парус в клочья и руль в куски — Путь мой всегда намечен В светлую гавань тоски.
Окровавлен Любовью прежней, Пью покой на Твоем плече. Я всегда сумасшедший грешник У престола Твоих очей.
Растерзавши меня у колонны, Те уходят, печаль затая. Только Ты чудотворной иконой Остаешься во мгле сиять.
И когда мое сердце — кратер, Моя вера сильна и чиста: Ты придешь, Ты придешь, Богоматерь, Чтобы снять меня с креста.
[449]

Кажется, в поэзии Л. Чернова вновь оживает символистский культ Богоматери, предстающий как Прекрасная Дама и Вечная Жена (у А. Блока, под явным влиянием Вл. Соловьева), но с поправкой на имажинистскую конкретность, телесность, эротичность. Так или иначе, в подтексте и у символистов, и у имажинистов обнаруживается переосмысление метафорики Песни Песней — в ее прямом и мистических прочтениях.

В апреле 1923 г. Л. Чернов написал стихотворение «Эквилибристика образа» с посвящением: «Ярмарке мечтателей». Оно воспринимается как манифест имажинизма, как подтверждение верности провозглашенным принципам конкретности и неожиданной метафоричности образов, предметности и мистического смысла, а главное — верности вечному вызову всему серому, нелюбовному и верности самой Любви. Не случайно именно концепты «страсть» и «любовь» становятся основными для этого текста, в котором поэт нарочито нарушает нормы грамматики, бросая вызов официозу:

Ночь — алмазный хлеб, в котором мы доили Вымя неба, где сосцы — в звезде. В колокольнях сердца зазвонили Мы — Пономари Страстей.
В букварях Любви — Колумбы ижиц солнца, Акробаты сумасшедших ласк. Рундучки поэтов — захлебнуться бронзой (Раненой луны бараний глаз).
Кардиналы Страсти — бешенств Аллилуйа, Прожигатели ночных динамо-снов. Мы — барышники смертельных поцелуев И бродяги в царственный Любовь!
Мы — мошенники в своем Екклезиасте, Мы трактире мук —
Любви аукцион. Мы — лабазники сверкающего Счастья Открывать ликующий Притон!
На базаре дрожи — снов эквилибристы, От заразы грез — Стихов презерватив. Мы в Театре Бунтов — первые артисты, Каждый с алой солнцой Плещущей груди!
Но в вертепе звездном мы плести монисто — Дьявола и Бога на одном кресте. Мы — бродяги в Счастье, мы — имажинисты, Спекулянты бешенств, дьяконы Страстей.
[450]

Это одновременно и гимн имажинизму, и прощание с ним, понимание, что такая поэзия не вписывается в новую реальность, в концепцию «пролетарского» искусства.

Имажинисты страстно защищали свободу творческого воображения, защищали искусство от классового подхода, от давления государства. В. Шершеневич писал: «…государству нужно для своих целей искусство совершенно определенного порядка, и оно поддерживает только то искусство, которое служит ему хорошей ширмой. Все остальные течения искусства затираются. Государству нужно не искусство исканий, а искусство пропаганды… Мы — имажинисты — …с самого начала… не становились на задние лапки перед государством. Государство нас не признает — и слава Богу! Мы открыто кидаем свой лозунг: Долой государство! Да здравствует отделение государства от искусства!» («Искусство и государство», 1919; курсив автора. — Г. С.)[67].

вернуться

67

Цит. по: Шнейдерман Э. М. Вадим Шершеневич // Поэты-имажинисты. С. 50.