- Мне будет интересно посмотреть на результат его труда, - Таня с улыбкой смотрит на спутника, он немного нервно улыбается в ответ.
Подъехавший автобус почти пуст, всем хватает места. Мы с Калленом сидим рядом; он полушепотом дает мне последние наставления. На сиденье за нами Таня кемарит, прижавшись лбом к стеклу; Дориан сидит, опустив голову, чтобы не сбивать меня. Помогает слабо - даже не видя его лица, чувствую кожей волны угрюмой злобы. Хорошо, что сегодня все выступают с одиночными программами, нет, правда, - не то от этой ненависти автобус бы расплавился. Вот именно поэтому терпеть не могу с ним ездить.
Становится немного легче, когда наша маленькая компания разделяется и мы с Эдвардом уходим готовиться к выступлению. Он не отходит ни на шаг, даже когда вроде бы все сказал. Даже в кулисах, за несколько минут до моего выхода, стоит рядом.
- И вот еще что… помни, что вчера за тебя пил весь театр.
- За меня?.. - Господи, они же меня совсем не знают! С чего бы устраивать банкет?
- Конечно, за меня больше, - неохотно признается Каллен, - но и за тебя тоже. Иди и покажи всем, чего мы стоим.
“Не посрами Театральный клуб,” - почему-то мысленно перевожу я. Не посрамлю.
Мой выход.
Смотрю в переполненный зал. Страшновато, черт… Заставляю себя видеть только тех, кого хочу видеть прямо сейчас - и зал пустеет, остается лишь маленькая группка где-то у стены.
Рене и Чарли. Их здесь нет, но я-то вижу. Они далеки от балета, но уже сейчас гордятся мной. Им неважно, стану ли я примой Ковент-Гардена, - для них я всегда лучше всех.
Дориан. Больше всего на свете он хотел бы сейчас стоять на сцене вместе со мной, вся его ненависть - тому козлу, гнавшему машину со скоростью света. А мне - его надежда и любовь, его воля к победе.
Таня. Она видит во мне в первую очередь Эдварда, результат его трудов. Она хочет гордиться своим мужчиной.
Эдвард. Если вспомнить наш последний разговор… я для него птенец, вылетающий из гнезда. И теперь он с тревогой наблюдает за моим первым полетом.
И я танцую только для них, не видя никого больше, не чувствуя тяжести колючей золотистой пачки, осевшей на талии. Я - последний теплый ветер, я - листопад посреди золотой осени, согретый мягким отцветающим солнцем. Постепенно растворяется и сцена, и оркестр - вокруг меня осенний лес, над головой - слепяще-синее небо. Словно и правда оказалась в сказке… Даже застыв в заключительном арабеске под финальные ноты, еще не могу спуститься не землю.
Ухожу за кулисы как в полусне. Смотрю на других девушек, но не могу даже оценить, как они танцуют, каковы мои шансы на победу. Сейчас все кажется таким неправдоподобно-прекрасным… таким совершенным, Господи! На что я вообще надеялась, приехав сюда?
Под конец всех участниц приглашают на сцену под бурные овации. Нам всем вручают букеты из красных роз и белых лилий; чтобы скрыть волнение, внимательно разглядываю цветы.
Третье место. Мисс Меган… как ее фамилия? Голос конферансье звучит слишком громко, не могу разобрать… Изящная невысокая девушка подходит к трибуне и склоняется в реверансе, прежде чем принять награду.
Второе место. Мисс Анжела Вебер. Невольно вспоминаю, что она тоже была ученицей Каллена пару лет назад. И сегодня она была по-настоящему великолепна.
Первое место… на весь зал звучит мое имя. Выхожу на подгибающихся ногах; кто-то из спонсоров конкурса целует мне руку. Ведущая в сверкающем золотом платье вручает мне награду; букет мешает взять как следует тяжелую золотую фигурку. Скорее бы уйти отсюда…
В кулисах Эдвард принимает мою ношу и улыбается:
- Ты просто чудо. Я тобой горжусь.
Уходит, оставляя меня переодеваться и приводить себя в порядок, а эти слова эхом отдаются в черепе…
У выхода нас уже ждут. Сияющая Таня обнимает Эдварда, пока мы с принцем целуемся взахлеб. Только сейчас понимаю в полной мере - мы победили! За это, черт побери, надо выпить!
- Тогда едем в театр, - с энтузиазмом подхватывает Каллен. - Там уже наверняка все извелись в ожидании. Сейчас позвоню им, велю достать портвейн.
Автобус полон, мы вчетвером с трудом втиснулись в угол. Но ехать веселее, чем утром, - напряжение отпустило, и мы вовсю обсуждаем конкурс, то и дело принимаясь хохотать, хотя вроде бы не с чего. Смешит все, даже просьба кондуктора вести себя потише.
*
Театр пил, гулял и радовался победе своего хореографа и его ученицы - немного по-дурацки, как всегда бывает, когда на столе слишком много спиртного, но искренне.
В это время приватный клуб, где проходил банкет учредителей танцевального конкурса, соблюдал лживую утонченность манер и умирал от скуки.
Чарльз Мейсен с некоторых пор не выносил банкеты и приемы. Если быть точным, со времен развода.
Не то чтобы он чувствовал себя белой вороной, вовсе нет. Он давно научился плевать на чужое мнение. И ему, в конце концов, решать - приходить одному или в сопровождении дамы.
Просто невольно пробуждались воспоминания: не так давно переступал он пороги закрытых клубов под руку с очаровательной женой, чья улыбка, казалось, приносила солнечный свет и свежий воздух в душные темные залы.
Не так давно? Скоро пять лет…
Ушла, не взяв ничего из прежней жизни, кроме телефона дочери. Впрочем, много ли дали ей эти цифры, уже в то время опустившаяся наркоманка редко навещала свою квартиру в Мэрилебоне и еще реже снимала трубку. А вскоре и вовсе сгорела заживо в каких-то гаражах на окраине, так что звонить стало некому и незачем. Вспоминая те страшные месяцы, бывший муж и отец отчаянно завидовал своему телохранителю - лучше не иметь вовсе, чем иметь и потерять. Конечно, он бы скорее дал вырвать себе язык, чем признался в этом, - не хватало завидовать мерзкому уроду и его проклятью. Не хватало дать бесцветным глазам Эли еще одну причину сверкать злобным превосходством… хватит снисходительного взгляда Аро Вольтури.
Вот он сидит на кожаном диване, до тошноты удовлетворенный жизнью; по левую руку - красавица-жена с плечами и грудью столь совершенными, что бриллиантовое колье смотрится почти неуместно; по правую - Маркус, его кузен, мрачный меланхолик и, по слухам, наркоман. Говорят, воскресить в нем жизнь может лишь героин… или чья-то смерть. Да, Маркус большой любитель кровавых игрищ.
Итальянцы берут бокалы вина с низкого столика, женщина отщипывает несколько ягод от виноградной грозди.
- Не бойтесь, не отравлено, - сипит голос телохранителя в маленьком наушнике, и Чарльз осмеливается присоединиться к тосту. В наушнике раздается странный звук - то ли кашель, то ли смех.
- За высокое искусство! - с улыбкой провозглашает Аро. - И за молодые таланты!
Звенят бокалы. “Ничего особенного не планируется,” - сказал Эли об этом застолье. - “Так, сытый серпентарий на выезде. Зубы припрятаны до другого раза.” И в этом, к слову, что-то есть, - пытаться по полувзглядам прочесть мысли собеседников, одновременно не давая залезть в свои; улыбаться, следя, чтобы улыбка не превратилась в ядовитый оскал. Потихоньку бдительность ослабевает, хорошее вино дает о себе знать.
- Нет, все же люди измельчали, - медленно цедит слова Маркус, любуясь отблесками света в бокале. - Глядя на нынешнюю молодежь, плакать хочется, до того они жалки.
- Ты слишком строг, дорогой кузен, - голос леди льется густым медом. - По-моему, сегодня девушки выступали вполне достойно…
- Искусство, моя дорогая, - это не только безупречная техника. Подлинное искусство, как и вера, всегда жертвенно, - Аро обменялся с женой скучающим взглядом, но промолчал; Чарльз с трудом сдержал усмешку:
- Полагаю, вашим любимым зрелищем является коррида.
- Вы знаете, что да. Впрочем, новые правила опоганили ее, сделав слащаво-скучной.
- Ты все же слишком строг. Но не могу не согласиться, одной техники мало… Нужна эмоция, а эмоцию пробуждает только опасность. Нужен риск, - темные глаза итальянца блестят чуть сильнее обычного. - Риск пробуждает азарт, а что в нашем мире может быть сильнее?