МАТЬ. Королева мертва — да здравствует королева!
ЕЛЕНА. Тем не менее, правда глаза колет. Тебе невыносима мысль о моей молодости.
МАТЬ. Наслаждайся, пока время позволяет. Лапочка.
ЕЛЕНА. Ты не позволяешь! Даже теперь. Перекручиваешь меня и выжимаешь. Всю меня.
МАТЬ. Не глупи. Разве я похожа на человека, который тянет чужие соки? Что за бред! Я самодостаточна. Но я прощаю тебя, солнышко. Ты знаешь, как я люблю тебя.
ЕЛЕНА. Нет. Как? Я чувствительней тебя во сто крат. Я всегда чувствовала, что чувствует папа. Но тебе не было никакого дела. Ты поглощена собой. Ты несгибаема как сталь.
МАТЬ. Твоя чувствительность, солнышко, частенько становилась предметом наших обсуждений. Мы всегда с твоим отцом считали, что из нас троих ты самая чувствительная. И мы любили эту твою восприимчивость. К людям. И к животным. Ты проливала крокодиловы слёзы, когда скулили собаки: ты была уверена, что кто-то издевается над ними, причиняет боль. Это нам казалось милым. Ты росла милым, хорошим ребёнком. Вся в меня. Моя черта. Лидерство — это моё. Потому что — личность! В отличие от некоторых других в нашем кругу. Жизнь била во мне фонтаном! Без меня они ползали безпомощными котятами… Я могла выйти за любого из них! Непонятно, почему я выбрала твоего отца?..
ЕЛЕНА. Может быть, ты его любила?
МАТЬ. Глупости! Ужасная ошибка — и ничего больше. Животная реакция. Меня сразил его запах. Скорее всего. Его запах, бывало, затемнял мой разум. Но и от других ребят волнующе пахло! В течение только одной недели ко мне сваталось четверо! Представь себе! Четверо! За одну неделю! Обращаю внимание: речь идёт не о единственной такой неделе. Одной, но не единственной. Были и другие! Очень примечательные недели! Вот что-то я не припомню, солнышко моё, чтобы четверо молодых людей наведовалось к тебе за целый месяц!.. Не говоря о предложении руки и сердца…
ЕЛЕНА. Я не стремилась к этому.
МАТЬ. Чушь! Каждая женщина хочет, чтобы мужики вились вокруг неё — и чем больше, тем лучше!
ЕЛЕНА. Я не хотела.
МАТЬ. Ну, разумеется, хотела! Ты только не хочешь признаться себе в этом. Так тебе удобно оправдывать отсутствие внимания со стороны мужчин.
ЕЛЕНА. Что ты обо мне знаешь?
МАТЬ. Всё. Я тебя сделала.
ЕЛЕНА. О, правда?
МАТЬ. Ну мне-то лучше знать, солнышко! Кто должен был сомневаться, так это твой отец.
ЕЛЕНА. Значит, ты переполнена знаниями обо мне?!
МАТЬ. А что тут сложного? Всё всегда написано у тебя на лице.
ЕЛЕНА. Помнишь твои бесконечные ссоры с бабушкой?
МАТЬ. Моя мать держала меня в ежовых рукавицах.
ЕЛЕНА. Ты обошлась с ней жестоко.
МАТЬ. В конце концов, это её заслуга. Вероятно, мне следовало бы подняться над ситуацией, но я не смогла.
АЛЕКСАНДР. (Без паузы; во внезапном луче света.) После смерти твоей матери начались странные вещи. Первый раз это произошло в тот самый момент. Ни с того, ни с сего распахнулось окно. Стояла тихая ясная весенняя погода, и вдруг посыпал град. Прямо сцена из дрянной голливудской страшилки: во всю жарит солнце, а тут вот такие градины! Порыв ветра распахнул окно и перевернул всё вверх дном. Вот так мы узнали о её смерти. Мы побежали к ней и застали её неподвижно лежащей в постеле. Тонкая улыбка застыла на её губах. Шторы бились и хлопали. Градины отскакивали от подоконника. Ты выглядела ошеломлённой. Повернулась ко мне и сказала: «Ведьма свободна». Упав на колени, зарыдала. По — настоящему. Навзрыд. Отчаянно. Ни до, ни после ты так не плакала. Даже над моим окровавленным телом. Потом случай с часами. С её часами. Ты сняла их с руки своей матери, когда она заболела, за десять дней до кончины. Сняла и положила в ящик. Только через неделю мы их обнаружили. Разумеется, никто и не думал заводить их — лежат себе там лежат… Так вот, стрелки указывали на два часа семнадцать минут. Точно то время, когда порыв ветра распахнул окно. Я могу утверждать это, поскольку, вбежав в комнату, первым делом глянул на часы. Настенные часы. Мысль, что её дух витает где-то промеж нас, сильно поразила меня, и я специально обратил внимание на время. Я сделал это неосознанно, такое не забывается. Надо же! Наручные часы, которые, должно быть, встали за несколько дней до её кончины, показывали два — семнадцать!.. Нас это потрясло! Даже, испустив дух, твоя мать не оставляла нас. Словно говорила тебе: никогда не ускользнёшь от моего взгляда. (Погружается в полу — тьму.)