– Да, может. Но только на Севере, – она сглотнула и кожа на горле треснула. – Кайдин говорил…
– Мне плевать, что тебе говорил твой мастер меча! – заорал я. – Это просто меч, оружие. Клинок. Его сделали, чтобы разрезать мясо и кости, отрубать руки и ноги… отнимать у человека жизнь, – даже вслух отрицая силу, которую почувствовал, я взглянул на руку, обожженную творением Севера. Замороженную магией.
Дел шаталась. Я видел, как дрожали ее руки. На один короткий миг в ее глазах засветился разум и она посмотрела на меня с горечью.
– Откуда Южанину знать, какая сила заключена в мече…
Я протянул руку, взял в широкую ладонь рукоять Разящего, не замечая, что израненная кожа снова треснула, и вытащил меч из ножен. Острие клинка застыло в дюйме от ее носа.
– Сила меча заключена в умении того, кто владеет им, – объявил я, – и больше ни в чем.
– Нет, – прошептала Дел, – все не так. Но боюсь, ты этого уже не узнаешь.
Ее глаза закатились и она бессильно упала на песок.
– Аиды, – с отвращением выдавил я и убрал Разящего.
Сначала я услышал лошадей. Фырканье. Скрип кожаных седел. Бряцанье удил и стремян. Скрежет дерева и голоса.
Голоса!
Мы с Дел лежали растянувшись на песке как тряпичные куклы. Слишком слабые чтобы идти. Слишком сильные, чтобы умереть. Мы лежали на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Когда я повернул голову и посмотрел на нее, я увидел сначала изгиб бедра, потом ее выгоревшую под солнцем косу и длинные, сильные, покрытые ожогами ноги.
И песок, запекшийся коркой на обожженном теле.
Я собрал остаток сил, повернул голову в другую сторону и увидел темнолицую женщину, одетую в голубой бурнус. Я узнал ее.
– Сула, – хрип так и остался на моем распухшем языке.
Я увидел, как расширились черные глаза. На широком лице отразилось изумление, а потом решительность.
Женщина отвернулась, закричала, и через минуту к нам подъехали повозки. Вокруг нас собрались люди. Я услышал изумленные возгласы: меня узнали. Мое имя переходило от мужчины к женщине и от женщины к ребенку.
Мое старое имя, которого у меня не было.
Кочевники, такие как Салсет, знают пустыню. Быстро обменявшись несколькими словами, они завернули Дел и меня в прохладную мокрую ткань, поднесли поближе к повозкам и положили нас в тень. За несколько минут они разбили лагерь. Это Салсет умеют: один хиорт здесь, другой там, пока десятки их не раскинутся на небольшом клочке пустыни. Такое поселение они называют домом.
Я хотел попросить Сулу и других женщин сначала заняться Дел, но не мог говорить. Язык распух и отяжелел и даже дыхание давалось с трудом. В конце концов после долгих уговоров Сулы я прекратил попытки заговорить и отдал себя в надежные руки Салсет. Когда ткань на обожженном теле высохла, Сула снова намочила ее водой из деревянной бочки, укрепленной в повозке. После пятой смены мокрой ткани она достала пасту из растения алла и я провалился в благословенное забытье, когда прохладная мазь покрыла израненное тело и унесла боль. Сула, благословение богам валхайла, приподняла мою голову и я сделал первый глоток воды за двое суток.
Перед тем, как потерять сознание, я думал о Дел. Вспоминал как странно она себя вела. И действительно ли ее меч был не просто куском металла. И всерьез ли она полагала, что он мог спасти нас.
Разящий, несмотря на всю мою любовь и уважение к нему, был только мечом. Не богом. Не человеком. Не магическим существом.
Он был обычным мечом.
И моим спасением.
Обычно я выздоравливал быстро, но на этот раз мне пришлось проваляться несколько дней, прежде чем я снова ощутил себя живым существом. Обгоревшая кожа сходила кусками и я сам себе напоминал кумфу во время линьки. Новую кожу я обильно смазывал пастой алла, пока та не огрубела до нормального состояния. Песчаный Тигр, который, сколько я его помнил, всегда был темным как кусок меди, стал похож на огромного новорожденного младенца, рожденного незадачливой женщиной. Нежная розовая кожа обтягивала все тело кроме тех мест, которые прикрывала набедренная повязка.
А поскольку она прикрывала именно ту часть моего тела, к которой я всегда был наиболее привязан, я не терял веру в будущее.
Дел, однако, болела серьезно. Она лежала в маленьком оранжевом хиорте Сулы, забывшись в бреду песчаной болезни и черном мире настоя, которым поила ее Сула несколько раз в день. Но даже паста алла и настой не могли полностью успокоить боль.
Я стоял у входа в хиорт и смотрел на фигурку, закутанную в шафрановое покрывало. Я видел только ее лицо. Обожженное, покрытое волдырями и клочьями сходившей кожи.
– Она не может разговаривать с тобой, – Сула говорила на Южном языке с выговором Салсет, которого я не слышал уже много лет. – Она ничего не понимает. А тот, кто не думает, не говорит.
– Это пройдет, – убежденно сказал я, в душе понимая, что о таком исходе можно было только мечтать. Песчаная болезнь это не шутки.
– Может быть, – выражение широкого лица Сулы меня не слишком успокоило.
– Но о ней хорошо заботятся, – напомнил я. – У нее есть вода и тот напиток, который ты даешь. Песчаная болезнь пройдет.
Сула пожала плечами.
– Зря сидишь здесь. Она не заговорит с тобой.
Я снова посмотрел на Дел. Она стонала и вскрикивала в наркотическом ступоре, шепча что-то на Северном языке. Я снова и снова слышал слово «кайдин», но если Дел и произносила имя своего меча, я его не уловил.
Смирившись с собственным бессилием, я покачал головой.
– Глупая маленькая баска. Тебе бы следовало остаться на Севере.
Я хотел спать по ночам в хиорте, но Сула, верная обычаям Салсет, не позволила. Я был неженатым мужчиной, она незамужней женщиной, которая еще могла изменить свое положение, и я засыпал около хиорта, закутавшись в одеяло, пропахшее козами и собаками, и вместо сна ко мне приходили воспоминания детских лет. Воспоминания, от которых я бы навсегда избавился, если бы мог.
Каждый день я занимался, стараясь вернуть силу мускулам и растянуть новую шкуру, чтобы она сидела на мне поудобнее. Я часами тренировался с мечом, усмехаясь, когда все дети племени собирались посмотреть на это зрелище хитрыми черными глазками, которые становились огромными от изумления. Но глубоко внутри я постоянно ощущал беспокойство. Опасение. И никак не мог справиться с собой. Когда я проходил мимо хиортов и повозок, вспоминая детство, я снова чувствовал себя униженным, слабым, испуганным – Песчаный Тигр был испуган. Я хотел сбежать – мне нужно было уйти от них – но я не мог оставить Дел.
Ну, то есть дело было в том, что она наняла меня. И я должен был выполнить обещанное или навсегда погубить свою репутацию.
Однажды сам шукар пришел посмотреть на меня. Он долго изучал шрамы песчаного тигра на лице и когти на шнурке, и ушел, не сказав ни слова.
Но я успел заметить горечь в его глазах – он вспоминал прошлое, думал о настоящем и будущем. Коварный старик. Хитрый, старый шукар. Когда он отворачивался, я увидел, как скривился его рот.
Боги, он ненавидел меня.
Но я ненавидел его сильнее.
Мужчины демонстративно отворачивались от меня, но меня это не удивляло: они тоже ничего не забыли. Замужние женщины меня не замечали: обычаи Салсет не позволяли женщине, имеющий мужа, разговаривать с другими мужчинами, в крайнем случае беседа должна была ограничиться парой вежливых фраз. Но я и сам не обращал на них внимания.
Зачем мне женщины, которые были настолько стары, что помнили меня еще ребенком.
Но девушки меня не знали и во всю пользовались имеющейся у них свободой.
Они заинтересованно посматривали на меня, но от этого я не чувствовал себя высоким, сильным и смелым. Я становился все меньше, слабее и испуганнее.
Салсет – привлекательное племя. Их кожа светлее чем у Ханджи и они не уродуют себя шрамами и красками. Волосы и глаза у них черные.
Большинство Салсет невысокие и худые, хотя многие из женщин постарше, такие как Сулы, были склонны к полноте. Салсет быстрые и гибкие как Дел, но среди них не было воинов.