Январь опустил взгляд на артефакт предтеч у себя в руке. Тот был закручен вокруг своей оси, словно винт. Амос приказал оставить экскаватор и молекулярное сито, но не бросил брусок. И он казался весьма приятным, стоило к нему привыкнуть.
— Похоже, туристов нам с’да не завлечь.
Январь нервно рассмеялся.
— Во имя богов, да. Но может, у нас получится продать этот… танцующий камень, чтобы купить новое оборудование взамен брошенного. Похоже, Хогану все же придется снять нужную деталь с другой части корабля. Не думаю, что на планету стоит возвращаться.
— Иессус, нет! Я ск’рей вернусь на Новый Эрен ждать Большого Удара. К т’му же от об’рудования нич’го не осталось: ни от экск’ватора, ни от игрушки Билла. Нич’го, окромя пепла. Спорю, шторм не испортил Полуночное Яйцо, Скользун и тот г’ршок — как его там яз’чески назвал Джонни?
— Будмаш-Лотах.
— Вот-вот. Без п’нятия, п’чему Джонни не г’ворит на черт’вом галактическом, как остальные.
— Не думаю, что шторм навредил им, этим Неподвижным Предметам. И, Слаггер, сомневаюсь я, что эта буря была естественной. Видимо, предтечи сотворили нечто ужаснувшее их и спрятали это навеки, но…
Гичка, сделав полный круг, снова прошла над местом высадки, но сквозь обзорный экран капитан не увидел ничего, кроме черной вихрящейся массы, скрывшей четверть планеты. Может, шторм уже слабел и рассеивался. Кто знает.
— Но? — напомнил О’Тул.
— Но даже вечность не беспредельна. — Январь расслабился в ремнях безопасности и, потирая гладкий песчаник, порадовался тому, что они сбежали от непреодолимой силы.
ОН КРАК[7]
— Значит, это гянтрэй, — говорит арфистка. — Счастливый исход. Победоносное спасение от неизвестной угрозы — еще и с призом в руках! — Она снова достает арфу и, удобно устроив ее на коленях, принимается наигрывать задорную мелодию, перебирая пальцами по струнам. Прислушивающиеся к музыке мужчины улыбаются, сами не зная чему; а одна женщина хмурится и оборачивается к затемненной нише, словно пытаясь отыскать источник нежданного веселья.
Человек со шрамами ухмыляется, хоть в гримасе его и нет радости. Улыбка выражает скорее скорбь и печаль — веселье, мрачное, как само отчаянье.
— Начала нередко таковы, — произносит он. — Иначе кто стал бы слушать дальше? Печаль, она для окончания, а не для начала.
Гянтрэй неуверенно нарастает, переходит из третьей тональности в более мрачную четвертую, намекая на скорбь под маской веселья. Но затем…
Оллам накрывает струны ладонью, заставляя их замолчать, и все, кто находится в комнате, — кроме человека со шрамами, равнодушного к любой музыке, — едва слышно вздыхают из-за разом нахлынувших предчувствий. У музыки свои чары, но они не всегда очаровывают.
— Нет, — говорит арфистка. — Это обман. Взгляд на прошлое из будущего, и потому прошлое невозможно увидеть таким, каким оно было в действительности. Пускай веселятся. Никто не знает, что это только начало. Пусть живут моментом. На прошлое следует взирать так, словно оно все еще является настоящим, а будущее — лишь переплетение вероятностей.
Человек со шрамами неприятно усмехается.
— Как будто Тристам мог добиться успеха? Все кончено. Все уже произошло. То, что случилось, уже случилось, и этого не изменишь. Нет такого мгновения, в икряных внутренностях которого не таилось бы будущее. Трагедия может появиться только из утробы счастья, породившего ее.
Улыбка арфистки становится светлее, радостнее, убийственнее.
— И наоборот, — отвечает она. — Порядок и хаос. Инь и ян. Скорбь порождает радость. — Ее пальцы пощипывают струны, заставляя их переливаться репризой темы Тристама. — Он победил. Смерть Тристама стала его триумфом.
Человек со шрамами мрачно ворчит:
— Тогда он уж точно проиграл.
Арфистка решает не спорить с ним. Человек со шрамами одержал сомнительную победу в борьбе за выживание, и она не хочет перечить ему, по крайней мере, до тех пор, пока не дослушает его рассказ до конца. Ее пальцы вызывают из арфы Января, а также историю обнаружения Танцора. Мелодия обрывочна, пока это только мотивы и темы. Это еще не песня. Она рисует безжизненные пустоши безымянного мира, загадку города под песком, странную красоту зала, а также его неподвижное содержимое — землю, воду, огонь и воздух. Сокрушительное приближение непреодолимого. И череда образов обрывается танцем угрозы и избавления — безумная пляска и изящная кадриль, кружащийся вальс и грациозный балет. По крайней мере, это правда. Вальсы и пляски таят опасность, и арфистка подозревает, что впереди их ждет немало танцев.