— Рабыня счастлива, — прошептала я. — что господин выглядит столь окрепшим.
Сказав это, я испуганно опустила голову. Его глаза, вперившиеся в меня, по-прежнему оставались пугающе жестокими. Я не забыла, что осталась в живых только благодаря заступничеству Тупиты.
— Займитесь ужином, — приказал мужчина в маске.
— Да, Господин, — с готовностью отозвалась Тупита. — Ну-ка, Тука, помоги мне!
— Да, Госпожа! — ответила я, назвав её «Госпожа», потому как предположила, что сейчас именно она должна быть старшей рабыней.
Мужчины не поправили меня, таким образом, Тупита, действительно должна быть из нас двоих главной. Теперь от неё зависело, могу ли я, само собой в отсутствии мужчин, обращаться к ней «Тупита», или как-то иначе, в зависимости от того, какое имя у неё могло бы теперь быть. Впрочем, я не сомневалась, что она позволит мне использовать в разговоре с ней её имя, конечно, когда мы останемся наедине. Кстати, она назвала меня «Тука», и не была исправлена, значит, можно быть уверенной, что я всё ещё, или, по крайней мере, пока того желали мужчины, оставалась «Тукой».
Вместе с ней мы приготовили еду на костре. Продукты и посуда нашлись в фургонном ящике. Думаю, и мне, и Тупите доставило немалое удовольствие, готовить для своих собственных владельцев, и надеяться доставить им этим удовольствие, не являясь при этом пага-рабынями или рабочими рабынями. Это — совсем не то же самое, что работать на кухне таверны, или перемешивать в кастрюлях рабочего лагеря варево, которым предстояло накормить, возможно, тысячу работников. Правда, я никогда не готовила в рабочем лагере или даже в таверне, хотя в последней, я время от времени трудилась вместе с Иной, обычно голышом и на коленях, отмывая посуду в тазах. К счастью, именно Тупита по большей части занималась реальной готовкой, в то время как я главным образом наблюдала и подносила. В тот момент, я пожалела, что почти ничего не смыслила в приготовлении пищи. А ведь так хотелось понравиться мужчинам и таким способом тоже. К тому же, я была уверена, что как женщина, я просто должна была уметь это делать. Что, если не это должно было потребоваться от меня? Ну и не в последнюю очередь в моём желании поскорее научиться готовить, играла роль моя боязнь того, что, если я не преуспею в этом, то буду наказана.
Пока мы с Тупитой занимались ужином, мужчины беседовали о политике, о тарларионах, о войне и оружии.
Когда всё было готово, мы разложили еду по тарелкам и, встав на колени перед мужчинами, протянули блюда к ним, предлагая попробовать. Тупита подала тарелку Мирусу, предоставив мне кормить мужчину в маске. Поскольку моё участие в приготовлении ужина было сведено к минимуму, оставалось надеяться на кулинарные таланты Тупиты.
— Неплохо, — сказал Мирус, кивая Тупите.
— Превосходно, — поправил его незнакомец, отдавая должное поварихе.
Тупита выпрямилась на коленях. По всему было видно, что она очень довольна похвалой. Я тоже выпрямилась, и тоже была рада, хотя если честно, отлично понимала, что похвала меня никоим образом не касалась. Теперь нам с Тупитой оставалось только ждать, если или когда, мужчины снизойдут до того, чтобы покормить своих рабынь. Но, после того как свободные мужчины съели по несколько кусков, таким образом, ритуально по-гореански, продемонстрировав различие между собой и нами, и своё превосходство над нами, Мирус сдвинул немного еды на край его тарелки, кивком показав счастливой Тупите, что она может разделить с ним трапезу. Незнакомец поступил иначе. Он поднял маленький комочек еды со своей тарелки и жестом показал мне, что я должна наклониться вперёд, после чего лично положил его в мой рот. Потом он делал это ещё несколько раз в процессе приёма пищи. Меня кормили с руки. Один раз я попыталась поймать ртом его пальцы и нетерпеливо облизать их, втайне надеясь на большее, но по его глазам поняла, что мне стоит воздержаться от этого. Позже он позволил мне доесть остатки еды с его тарелки. Признаться, я была довольно голодна в тот момент. Он весьма скудно кормил меня всё время моего пребывания взаперти, видимо решив, что не стоит перекармливать меня. Основной моей едой был только хлеб, причём очень немного, и сырые овощи. Время от времени, в процессе еды Тупита украдкой бросала на меня взгляды, и чему-то улыбалась, как будто знала какой-то секрет, касавшийся меня. Я не понимала того, что она могла бы иметь в виду, если это вообще что-либо значило. Несколько раз я взглянула на Мируса, но его глаза оставались серьезными.
Я вытерла руки о свои бёдра. Тупита действительно была прекрасной поварихой! Пока мужчины продолжили развлекать себя беседой, мы уделили внимание делам, подходящим для нас, являвшимся логичным завершением трапезы. Признаться, я даже почувствовала своего рода удовольствие от выполнения этих обычных женских работ, подтверждавших то, кем я была. Особую радость мне доставляло то, что я делала это перед мужчиной скрывавшим лицо под маской. Я хотела, чтобы он увидел, как старательно я выполняю эту работу. Во мне крепла уверенность, что я полюблю выполнять для него любую, даже самую незначительную домашнюю работу, даже если он этого не увидит. Я готова была шить его туники или полировать его сапоги, как я делала это для Аулюса.
Закончив с делами, мы подошли и встали на колени у костра. Тупита и я, две рабыни.
Я подозревала, что теперь, когда работа была выполнена, меня, скорее всего, должны вернуть обратно в фургон. Но как же мне не хотелось возвращаться туда! Зато меня распирало желание броситься на живот перед этим мужчиной, и со слезами на глазах, покрывая его ноги поцелуями, умолять его прикоснуться к своей беспомощной рабыне. Конечно же, он узнал меня! Не мог не узнать! Мой живот горел, мои бёдра пылали. Я смущённо опустила голову, в надежде, что он не почувствует моего запаха.
— Мой друг, — обратился мужчина в маске к Мирусу.
Услышав это, Тупита немного отползла назад. Смысл её действия я поняла не сразу.
— Да, — отозвался Мирус.
— Она хорошенькая, не так ли? — спросил незнакомец.
— Она красивая, — ответил Мирус, глядя на Тупиту и улыбаясь.
— Вообще-то, я имел в виду другую, — заметил мужчина в маске.
Внезапно я почувствовала, что что-то начинается, но что именно пока не понимала. На всякий случай я выпрямилась.
— Она? — спросил Мирус, и улыбку с его лица словно ветром сдуло.
— Расправь плечи, выпяти грудь, женщина, — приказал мне незнакомец.
Я послушно села ещё прямее.
— Да, именно она, — тот, что в маске.
Мирус окинул меня хмурым пристальным взглядом, заставившим меня почувствовать себя полной рабыней.
— Вполне приемлема, — наконец ответил он, сухим холодным тоном.
Мужчина вытащил из своего мешка отрезок тонкой пеньковой верёвки, встал и обошёл вокруг костра. Я решила, что он, по той или иной причине, собирается связать меня. Сразу вспомнилось, что не обрадовался, когда я попыталась облизать его пальцы. Оставалось надеяться, что он решил просто связать меня и отправить в таком виде в рабский фургон в качестве наказания, а не намеревается сразу задушить меня, или отдать шнур Мирусу, дабы он мог сделать это лично. Конечно, это был совсем мелкий проступок, и я просто ничего не могла поделать со своими чувствами, которые питала к нему. В конце концов, я была рабыней. Впрочем, я, скорее всего, сделала бы то же самое, будь свободной женщиной, в немой рабской просьбе о внимании! Правда, насколько я знала, рабыню никогда не наказывали за подобное, по крайней мере, не более чем сердитой раздражённой пощёчиной.
К моему удивлению, он подошёл не ко мне, а к Тупите.
— Что Ты делаешь? — не менее удивлённо спросил его Мирус.
— Рабыню связываю, — пояснил тот, как будто это было не очевидно.
Мужчина, кивнул стоящей на коленях женщине, и едва она скрестила запястья за спиной, связал их. На этом он не остановился, и той же самой верёвкой связал её ноги. Пару дней назад, Фульвий связал меня почти таким же образом. Это — весьма обычный способ связывания рабынь, фиксирующий ей женщина в положении подобострастия, в котором она выставлена напоказ, не может ни встать, ни защититься, и совершенно беспомощна.