Боль от удара плетью ещё не прошла, а на моё предплечье уже легла мужская рука.
— Сюда, — направил он меня.
Кстати, это — одно из неудобств нахождения в хвосте каравана. Очень легко ударить того, кто идёт последним. Будучи запертой в капюшоне, я по глупости позволила себе забыть, что зачастую в конце строя присутствует кто-нибудь из охраны.
— Стой здесь, — приказал мне мужчина.
Я должна постоянно выглядеть красиво, особенно здесь, на открытом месте, где вокруг полно мужчин. Но как же после удара горели мои икры! Оставалось надеяться, что мне повезёт, и они воздержатся ещё от одного удара. Я старалась стоять, как положено, и даже лучше.
Вдруг я почувствовала, что меня поднимают. Мужские руки легко подхватили и приподняли меня над землёй. Капюшон и цепь с меня так и не сняли. Один из мужчин взял меня под колени, другой за подмышки, и они передали меня другому мужчине, который тут же опустил и поставил на колени, на какую-то металлическую поверхность. Рядом фыркнуло животное. Понятия не имела, что это мог быть за зверь, Но на лошадь или вола было не похоже. Возможно, это было некое местное гужевое животное свойственное только этому миру.
Признаться, происходящее меня пугало. Поверхность, на которую меня поставили, как мне показалось, немного покачивалась подо мной. По правую руку от меня находилась девушка, скованная со мной цепью за шею, скорее всего та самая, что шла передо мной в караване. Слева, никого не было. Я была последней на цепи.
Послышался тяжёлый глухой удар, скорее всего, тот мужчина, которому меня вручили, спрыгнул с платформы, на которой разместился наш караван. А мгновением спустя раздался скрип и удар тяжёлой металлической двери или ворот, от которого чувствительно вздрогнул и завибрировал металлический настил, на котором я стояла на коленях. Потом лязг цепи, скрежет тяжелого засова входящего в проушины, клацанье дужки тяжёлого висячего замка вставшей на место и щелчок повернутого в скважине ключа. За время моего нахождения в доме, мне довелось видеть многих таких замков. На них запирали нас на ночь в наших клетках, они использовались на дверях кладовых с одеялами, кастрюлями и прочими предметами обихода. Кстати, мою конуру запирали даже на два таких замка.
Тело всё ещё чувствовало свежий воздух, исходя из чего, я сделала вывод, что мы были не в закрытом помещении, а, скорее всего в клетке. Немного запрокинув голову, я коснулась затылком прутьев решётки. Судя по ощущениям, прутья были железные, около дюйма — полутора диаметром, наверное, очень прочные и тяжёлые. Расстояние между прутьями примерно три дюйма. Действительно, клетка. Причём, насколько я поняла, установленная на высокой платформе, а учитывая движения, скорее всего у кузове фургона.
Я попытался языком немного передвинуть кожаный шар, затыкавший мой рот. Мне удалось приспособить таким образом, чтобы он сидел там немного удобнее. Послышался шорох, который я идентифицировала с перемещением ткани по поверхности, потом звук застёгивающихся пряжек. Похоже, клетку накрыли брезентом.
Ещё через некоторое время снаружи донёсся крик, очень похожий на понукание кучером ездового животного и хлопок поводьев. А потом воздух разорвал громкий, подобный выстрелу, щелчок кнута. Надо признать, что этот звук очень напугал меня. Я уже знала, как звучит плеть, упавшая на тело, и на себе испытала, какой болью взрывается этот звук. Звук кнута был громче, страшнее, и у меня не возникло сомнений, что страшнее будет и боль.
Меня немного качнуло влево. Повозка стронулась с места.
Похоже, наши новые хозяева решили полностью обезопасить свою собственность, то есть нас. Во рту кляп, на голове мешок, никакой одежды, так что клейма ничем не прикрыты, руки в кандалах за спиной, все скованы друг с дружкой цепями за шеи. Кроме того, запертая клетка, укрытая брезентом. Нечего даже мечтать о побеге. Подозреваю, мы не привлекаем особого внимания. Всего лишь голые рабыни, которых везут по улицам.
Меня давно мучил вопрос, были ли на этой планете вообще какие-либо свободные женщины? По крайней мере, я за всё время нахождения здесь, ни одной не видела. Безусловно, рабыня в этом мире зачастую содержится под надёжной охраной. И я не имею в виду, что её постоянно охраняют, как заключённую в тюрьме. Одним из самых существенных элементом такой охраны, конечно, является ошейник, не допуская двоякого толкования, отмечающий женщину как рабыню, а заодно обычно идентифицируя её владельца. Мне кажется, что этим мужчинам, столь гордым, сильным, бескомпромиссным и властным должно доставлять удовольствие, держать нас в своих узах, цепях и прочих символах своего господства и нашего подчинения. Безусловно, нашим самым прочным скрепом, тем, что держал нас, как ничто другое был тот, которого нам никогда не сломать, нечего даже надеяться на это, это был наш правовой статус, закреплявший то, что мы были рабынями. Однако, вне этих правовых понятий и коллизий, как мне кажется, могло быть кое-что ещё, возможно немного таинственное, в том с какой чрезмерной осторожностью нас рассматривали, обрабатывали и транспортировали. Я пришла к выводу, что подобные меры безопасности не были чем-то из ряда вон выходящим, особенно в определенных местах. Хотя, думаю, в других местах и для других женщин это, очевидно, могло быть расценено, как бестактность или вульгарность. Но только не для рабынь. Таких женщин, как я, в порядке вещей было провести в караване голыми, по улицам города, например, для того, чтобы дать им понять, приучить из к мысли, что они — на самом деле рабыни. В зависимости от обстоятельств, это считалось вполне удобным и подходящим. Тем более, никто и нигде не возражал, если рабынь вели по улицам в туниках или камисках, узких, похожих на пончо предметах одежды. Бесспорно, чаще всего их транспортировали, в закрытых фургонах, голых, с ногами прикованными цепью к центральному стержню. Конечно, мне уже объяснили, что зачастую транспортируемых рабынь держат голыми ещё и, исходя из соображений практичности, чтобы в пути сберечь их туники от пота и пыли. Но, думаю, обычно, им всё же не затыкали рты, не закрывали глаза и не набивали так тесно как нас. Я не могла понять этого. Нет, конечно же, я не подвергала сомнению желание наших владельцев, ибо их желания просто не могут быть подвергнуты сомнению, но мне было любопытно узнать, почему это было сделано в этот раз. Это было загадочно, а потому интересно. Ещё больше мне хотелось узнать, где я была всё это время. Я так и не узнала, где именно был расположен дом, в котором меня обучали. Мне даже не было известно название этого дома и имя его владельца. Теперь меня забрали оттуда и везли в неком точно так же неизвестном направлении. Также, ни одна из девушек, насколько мне было известно, не знала больше, чем я. Впрочем, независимо от того, что могло быть объяснением этих странностей, если эти странности вообще имели место, не подвергалось сомнению главное, теперь я — рабыня. И Тэйбар, мой похититель, увидел это ещё на Земле.
Что интересно, я действительно не возражала против всех этих мер предосторожности, ни против разных странностей связанных с этим разом, если они были, ни к тем, что могли бы быть более обычными или стандартными мерами, несмотря на всю ту суровость и строгость, жестокость и ужасность, которым я при этом подвергалась. Хотя сама себе я старалась в этом не признаваться, но, если отбросить ложь и отговорки, меня возбуждала мысль, что я стояла на коленях в ошейнике и с клеймом на ноге. Я была возбуждена тем, что по желанию мужчин, я была раздета, что они мне заткнули рот кляпом, упрятали под капюшон, заковали в кандалы, и приковали за шею к рабскому каравану. Я чувствовала удовлетворение от того, что они взяли мою судьбу в свои руки, и, пожелав сделать меня своей рабыней, сделали это. Я не смогла бы найти слов, чтобы передать степени охватившего меня возбуждения от того, что теперь была абсолютно и категорично поставлена на своё законное место, предназначенное мне природой, под бескомпромиссное владычество мужчин. Это было именно тем, чему я страстно желала посвятить всю свою жизнь. Думаю, именно по этой причине, я так презирала мужчин Земли. Они позволили лишить себя этого неотъемлемого права их мужественности. Они не захотели проследить, чтобы я был поставлена и удержана на моём законном месте в природе. На том месте, занять которое мне подсказывало моё собственное сердце. Я чувствовала, что моя красота должна была принадлежать им, если только они были достаточно сильны, чтобы взять её, и бросить её к своим ногам, туда, где ей надлежало быть. Я сама хотела встать перед ними на колени, и с любовью и поклонением, отдать им своё полное повиновение. Что я могла поделать, если они не оказались достаточно сильны для этого? Что я могла поделать с собой в такой ситуации? Образовавшаяся в результате неисполненных желаний мучительная пустота и одиночество, почти поглотившие меня вдруг заполнились презрением к ним, ненавистью и страданием. И тогда я, к моему искреннему изумлению, обнаружила себя перенесённой на эту планету. Здесь мужчины не страдали такой слабостью. Здесь я оказалась со всей моей беспомощной женственностью, был ли я довольна этим или нет, желал ли я того или нет, у ног настоящих владельцев. Нет, я не возражала против ошейников и клейм. Они лишь подчёркивали мою женственность. Я не возражал против желания мужчин и их цепей. Это не давало мне забыть, что я была их собственностью. Я не возражал против того, чтобы меня держали в неведении, поскольку это было их желанием, и давало мне новые доказательства того, что я была всего лишь их рабыней, их домашним животным, поскольку я сама хотела быть этим, и перед такими мужчинами, столь великолепными и могущественным, просто не могла быть ничем иным. Мы же, на Земле, не делимся нашими желаниями с собаками или автомобилям, не так ли? Кроме того, хотя я и не хотела бы почувствовать на себе их плети, и ужасно боялась этого, на осознание того, что я была объектом наказаний, и что эти мужчины, такие мужчины, были готовы не задумываясь использовать свою плеть на мне, и, более того, действительно делали это, стоило мне вызвать у них малейшее неудовольствие, было глубоко волнующим меня моментом, не оставлявшим для меня сомнений в их полной власти надо мной.