— Твои владельцы научат тебя, — смеясь, отвечал Ульрик на мои попытки выяснить чем именно мне предстоит заниматься.
Во всяком случае, к какому бы виду рабынь мы не принадлежали, поза с открытыми коленями была основной, которую от нас требовали принимать. Кроме того, я чувствовала, что это было именно то положение которое было правильным для меня. По крайней мере, сама себе я отдавала в этом отчёт.
Тогда я решила, что лучшее, что я могла бы сделать при встрече с такой женщиной, как та которая стучала палкой по борту фургона, это симулировать скромность и сексуальную холодность. Но только не перед мужчинами. Они, несомненно, потребуют от меня встать на колени так, как мне преподавали, бесстыдно демонстрируя им свои прелести, и уязвимо, очаровательно, восхитительно и охотно бросать себя к их ногам. Я почувствовала, что колено девушки стоявшей рядом со мной коснулось моего колена. Похоже, она размышляла о тех же вопросах, что и я. Несомненно, я не была одинока в своих страхах и проблемах. Она, также как и я, была землянкой. Звали её Глорией. Родом она была из Форт-Уэрта в штате Техас. Её поставили в караван передо мной. Кажется, теперь она развела колени даже шире чем прежде. Бесстыдная шлюха! Я немного отдвинулась влево, ближе к двери клетки, и расставила колени, несомненно, так же бесстыдно, как и Глория. Признаться, это доставляло мне немалое удовольствие. Это походило на бунт или вызов той женщине, которая била палкой по фургону. Безусловно, она не могла видеть меня. Всё же я не была настолько смелой, если бы стояла перед её глазами. Но теперь я была рада снова встать на колени в ту же позу. Это было положение, которое я, как предполагалось, должна была принимать стоя на коленях, и которое буду принимать, решила я для себя, перед мужчиной, даже, несмотря на то, что рядом присутствовала бы свободная женщина, если, конечно, он не прикажет мне, чтобы я встала на колени как-то по-другому. Ведь я принадлежала именно мужчинам, и никак не женщинам. Пусть они разглагольствуют! Пусть кричат от гнева. Я была горда тем, что принадлежала мужчинам, настоящим мужчинам, таким, какие есть в этом мире! Таким образом, я была готова, полностью на законном основании и с радостью, вставать перед ними на колени как та, кем я была, как женщина и их рабыня.
Интересно, в чём была проблема женщин, таких как та, что билась в истерике у борта фургона? Интересно, не было ли в её сердце, такого же желания, как и у меня, опуститься на колени перед мужчиной и принадлежать ему? Впрочем, я сразу отбросила эту мысль как глупую. Несомненная глупость. Только не такая женщина! Никогда! Но почему же, тогда она была настолько враждебна к нам? Неужели её чем-то унижало то, как мы униженно, но красиво и от всего сердца служим мужчинам и, отдаваясь им, получаем от этого ни с чем несравнимое удовольствие сами, при этом доставляя его своему господину? Какое странное умозаключение! Что за абсурд! Это была бы гротескная насмешка, если это было бы правдой! Должны ли все женщины быть одинаковыми? Мог ли быть законным только один тип женщин, а все остальные вне закона? А её истерика была гротескным проецированием на нас её собственных женских недостатков, её страданий и ненависти? Странно, на мой взгляд, наша униженность, если как-то и затрагивала её, то лишь тем, что делала её собственный статус, и так сильно отличающийся от нашего, ещё более высоким и значимым. Может быть, она просто ненавидела мужчин, и это был её своеобразный и коварный способ отомстить им, попытавшись навредить нам, сделав нас такими же холодными, как и она сама. Проблемы, проблемы, проблемы. В любом случае, мои выводы не казались мне разумным оправданием её попытки сделать нас себе подобными. Что в её жизни, на самом деле, было такого привлекательного или замечательного, что в ней самой могло соблазнить нас? Неужели она решила, что её безрадостность и закрепощённость, её жестокость и разочарованность, мы, женщины низшего сорта, должны посчитать предпочтительными для себя и полюбить? За что она нас так ненавидела? Неужели наша природа и мягкость, так противоречат её взглядам, ставят их под сомнение, проявляют их ложность? Возможно, что так оно и есть, и эта женщина неким странным, почти непостижимым образом почувствовала себя опровергнутой нами, нашими чувствами, и, возможно даже почувствовала угрозу. Не могло ли быть так, спрашивала я себя, что в своей войне с мужчинами, в её попытках перехватить власть, в её ненависти, амбициях, зависти и ограниченности, ей казалось, что она отстаивает интересы всего своего пола? Это просто смешно! Но, если это так, тогда становится легче понять, причину такой иррациональной ненависти к нам, так как самим своим существованием, такие женщин как мы, естественные, любящие, подвластные законам природы и нашим владельцам, опровергали её устремления. Как ужасно было бы, подумала я, если таким женщинам, со всей их ненавистью и разочарованием, в их собственных целях, удалось бы с помощью полуправды и откровенной лжи, пропаганды и манипуляций, искажений законов природы и подменой их придуманными «общечеловеческими» законами, сначала медленно, постепенно, возможно почти незаметно, а потом всё быстрее и быстрее, разрушить естественные отношения между полами, чтобы в концу концов ниспровергнуть казалось бы незыблемые истины своего биологического вида, чтобы наложить свои гротескные извращения на весь мир. Стоп. Тут я вдруг поняла, что в действительности практически ничего не знала о той женщине, несомненно, уроженке этого мира. На самом деле все мои размышления базировались на патологиях другого, теперь уже очень далекого мира. Может, всё было гораздо проще, и её гнев был вызван столь незначительной, но столь естественной вещью, как интерес, проявленный неким мужчиной не к ней, а к таким женщинам, как мы, сидевшим в клетке. Откуда мне было знать, что произошло снаружи? Конечно, ей было гораздо проще излить своё раздражение на нас, а не на него. Возможно, мужчина просто повернулся к ней спиной, и ушёл своей дорогой, игнорируя её возмущение. А может быть ещё и отвесил оплеуху, заставив замолчать. Откуда мне знать?
Я снова покрутила запястьями в браслетах наручников, державших мои руки за спиной, словно пробуя их на прочность. Заперты надёжно, ни открыть, ни вытащить ладони. Я уже обратила внимание на то, что эти наручники были сделаны специально для женщин, и что это показалось мне характерной особенностью местной цивилизации. Кажется, что рабство, по крайней мере, такая неволя в которой оказалась я, было существенной частью данной культуры. Причём законность этого института не подвергалось сомнению, а если такое когда-либо и случалось, то сомнения были разрешены давно, причём в пользу ошейника. Теперь это был вопрос традиции, официально наделённой законным статусом. Кроме того, я не думаю, что здесь, где власть была в руках таких мужчин, существует какая-либо реальная опасность принятия ими истощающих душу и тело, антибиологических патологий Земли. Я вздрогнула. По крайней мере, таким женщинам как я, нечего было бояться такого умозрительного исхода, зато вокруг было много реальных вещей, которых бояться следовало.
Я постаралась поскорее выкинуть ту женщину из своей головы. Независимо от того, что могло бы быть её мотивом, она слишком отличалась от меня.
Внезапно меня охватил страх. Какое-то время мои колени, были плотно сомкнуты! Только бы никто из мужчин этого не заметил! По идее с нами в клетке их быть не должно. Поднимавший нас в кузов, принимая у мужчин снизу, надсмотрщик спустился с фургона, в этом я была уверена. Но я не могла знать наверняка, не было ли в клетке другого охранника. В конце концов, сквозь капюшон, надетый мне на голову, ничего не было видно. Но ведь могло случится и так, что незакрытую капюшоном рабыню, например одну из наших личных преподавательниц, оставили в клетке с приказом наблюдать за нашим поведением. Оставалось только надеяться что это не так. Впрочем, а зачем им вообще сажать кого-то в клетку? Конечно, фургон накрыли брезентом, я сама отчётливо слышала шорох натягиваемой ткани и клацанье застёгнутых пряжек, но разве это отменяет то, что в тенте мог быть клапан или смотровая щель, возможно, прямо за спиной возницы, через которое охранник мог время от времени наблюдать за вверенным ему грузом. Я даже вспотела от страха, представив, во что это может для меня вылиться. Сегодня меня уже стегнули по икрам за то, что я не совсем превосходно стояла в караване. Хочется надеяться, что после того, как фургон остановится, меня не накажут снова за нарушение красоты или поведения. В расстройстве я тихо простонала под капюшоном, и дёрнула скованными за спиной руками. Теперь-то я держала колени настолько широко, насколько только смогла. Я старалась стоять на коленях максимально прямо и красиво. Откуда мне было знать, вдруг в этот момент за мной наблюдают мужчины.