— Сядьте, отдохните, пожалуйста.
Прилетела стайка каких-то птичек. Было удивительно тихо. Так тихо, что мы слышали шуршание сухих листьев, когда птички прыгали с ветки на ветку.
— Почему вы так быстро шли?
Она, должно быть, очень устала. Я постучал по барабану. Птицы мгновенно вспорхнули, ветки зашелестели.
— Напиться бы…
— Пойду поищу воду!
Каору скрылась в кустарнике, но вскоре вернулась ни с чем.
— А что вы делаете, когда живете в Осима? — спросил я. Она начала рассказывать, сбивчиво и не очень понятно. Вспомнила каких-то девочек, с которыми училась в начальной школе до второго класса… Кажется, говорила она про Кофу, а не про Осима.
Минут через десять появились Эйкити и девушки. А еще через некоторое время из-за деревьев показалась и сорокалетняя.
На спуске я не спешил, нарочно пропустил женщин вперед. Эйкити шел рядом со мной, мы болтали о всякой всячине. Вскоре к нам подбежала Каору.
— Там источник. Идите, пожалуйста, побыстрее. Они без вас не будут пить, так и велели передать.
Вода! Я бросился бегом. Под развесистыми деревьями из трещины в скале била чистая струйка. Женщины стояли вокруг источника.
— Мы вас ждем… А то зачерпнешь рукой, замутишь воду, вы еще побрезгуете пить, особенно после нас. Так что пейте первым, пожалуйста.
Я набрал воды в горсть, напился. Женщины долго не отходили от источника — пили, смачивали полотенца, обтирали разгоряченные лица.
Наконец мы спустились с горы и вышли на симодский тракт. То тут, то там курились дымки, это жгли уголь. Мы решили немного отдохнуть, устроились на бревне, лежавшем у обочины. Каору присела на корточки и принялась расчесывать собачке шерсть розовым гребешком.
— Смотри, зубья сломаешь, — сделала ей замечание сорокалетняя.
— Ничего, ведь в Симода вы купите мне новый.
Я давно уже задумал попросить у нее этот гребешок на память, когда мы будем расставаться — Каору закалывала им спереди свою прическу, — и сейчас мне было неприятно, что она им расчесывает собаку.
На противоположной стороне лежали связки бамбуковых жердей. Мы с Эйкити решили взять по палке — с ними удобнее шагать. Мы было уже поднялись, но Каору нас опередила, она быстро вскочила и притащила длинную жердь, больше нее самой.
— Зачем тебе такая? — спросил Эйкити.
Она смутилась, покраснела и протянула палку мне.
— Это вам… Хорошая будет палка. Я самую толстую выбрала…
— Да нет, не надо, отнеси назад. Очень уж толстая. Увидит кто-нибудь и сразу догадается, что украли. Нехорошо получится.
Она отнесла палку обратно, выбрала другую, потоньше. Так же бегом вернулась к нам, подала мне палку и сразу, словно исчерпав все силы, опустилась на землю, привалившись спиной к насыпной меже рисового поля. Ждала, когда поднимутся женщины.
И снова мы шагали по дороге. Я и Эйкити впереди. Вдруг до меня донесся голос Каору:
— Ну и что, можно вырвать и золотые вставить…
Она шла рядом с Тиоко. Юрико и сорокалетняя немного отстали. Тиоко сказала:
— И то правда. Надо ему посоветовать…
Они, кажется, говорили обо мне. Обсуждали мою внешность. Тиоко, наверное, упомянула о моих очень неровных передних зубах, а Каору сказала: «Можно вставить золотые». Меня это нисколько не задело, я даже не стал больше прислушиваться, так велико было чувство близости к этим людям, возникшее в моей душе. Некоторое время они говорили тихо, а потом до меня снова долетел голос Каору:
— Хороший человек…
— Да, кажется, действительно хороший.
— Хорошо, что хороший, правда?
Как просто и откровенно прозвучали эти слова! Голос, с детской непосредственностью озвучивший мысли. И я безо всякого сопротивления поверил этому голосу: ну да, я хороший человек! Я хороший, и горы вокруг хорошие, светлые… Под веками сладко защипало. А мне-то, в мои двадцать лет, столько мучений доставлял собственный характер. Дух сиротства отравлял мое существование, и я, не вынеся этого гнета, отправился в путешествие по Идзу. И теперь я испытывал огромное чувство благодарности к людям, признавшим меня хорошим малым, хорошим в самом обычном смысле слова. Горы совсем посветлели, потому что море было уже близко. Я размахнулся бамбуковой палкой и срезал несколько травяных стеблей.