– Не приписывайте это одним лишь танцовщицам. Разве мужчины не поступают так же?
– Клянусь аллахом, это верно. Среди друзей покойного батюшки было немало таких господ, которые за всю свою жизнь не придумали ни одной строчки, но к каждой мушаире у них была готова газель. Нередко для них писал сам отец. Бывало и так, что, когда я сочинял газель, они подбирали те строки, которые я почему-либо выкинул, и выдавали их за свои. Однако, спрошу я вас, какое в этом удовольствие? Покойный отец не раз говаривал, что он выбросил из своего сборника все стихи, подсказанные ему учителем. Много ли радости сердцу слушать незаслуженные похвалы?
– Как сказать! – возразила я. – Ведь жажда славы тоже пристрастие, только дурное пристрастие.
– Может быть, вы помните еще что-нибудь из начатой вами газели?
Я прочитала:
– Что за стихи! Повторите, пожалуйста. Клянусь богом, очень своеобразно.
– Благодарю! Вы слишком снисходительны, – сказала я, но прочла двустишие еще раз.
– Прекрасно! Прочтите дальше.
– Газель еще не закончена. Оба двустишия я сочинила только что.
– Да это неслыханно! Сочинить такие стихи за разговором! Пожалуйста, почитайте что-нибудь другое.
– Нет, лучше вы сами извольте прочесть свои стихи. Потому только я и начала читать свои.
– Хорошо, но и вам придется прочитать газель.
В это время дверь с шумом распахнулась и в комнату ворвался какой-то человек лет пятидесяти, черный, длиннобородый, в сбитом набок тюрбане и с кинжалом на поясе. Он без всякого стеснения сел рядом со мной и сжал мне колено. Наваб Султан-сахиб пристально посмотрел на меня. Я опустила голову. Кровь застыла у меня в жилах. Ведь навабу пообещали, что мы будем совершенно одни, без посторонних. Какой у нас был приятный разговор, сколько в нем было изящества и непринужденности. И вдруг этакое несчастье! «Беда на нас свалилась тяжким камнем».
Ах, какой приятной обещала быть наша встреча, а этот негодяй все испортил. Султан-сахиб только собрался прочесть газель, потом что-то прочитала бы я, а он похвалил бы… Как было бы радостно на душе! Сегодня я наконец встретила такого ценителя, какого давно ждало мое сердце, и вдруг этакая незадача! «Унеси, господи, этого мерзавца поскорее!» – молила я про себя, но он, сущий кровопийца, от одного вида которого меня в дрожь бросало, уходить не собирался. Он казался мне вторым Дилаваром-ханом. Я сидела как на иголках, ожидая, что кинжал, висевший у него на поясе, либо вонзится мне в грудь, либо, не дай бог, ранит наваба. «Накажи его бог! И откуда он только взялся, Этот разбойник?» – проклинала я его в глубине души.
Не зная, как быть, я наконец решилась позвать буву Хусейни. Войдя, она сразу же поняла, что случилось. С первых ее слов стало ясно, что она немного знакома с ворвавшимся к нам человеком.
– Хан-сахиб! – обратилась она к нему. – Мне нужно кое-что сказать вам. Пожалуйте со мной в другую комнату.
– Все, что нужно, говори здесь, – буркнул он. – Если я где-нибудь сел, то уж не встаю.
– Но, Хан-сахиб! Это невежливо.
– Какое там невежливо? Или этот молокосос откупил дом танцовщицы? А хоть бы и невежливо – плевать! Все равно не уйду. Посмотрим, какой ублюдок посмеет меня отсюда выставить!
– А может, он и правда откупил? – сказала бува Хусейни. – Кто платит, тот и господин танцовщице. И никто другой в это время не должен входить.
– Я тоже могу заплатить.
– Пожалуйста. Но сейчас вам нельзя здесь оставаться.
Приходите в другой раз.
– Молчи, женщина, это все чепуха! Я сказал: не уйду!
Лицо у Султана-сахиба покраснело от гнева, но он все еще сдерживался и не произносил ни слова.
– Ладно, дочка! – обратилась ко мне бува Хусейни. – Если так, вставай ты и пойдем. Наваб-сахиб, пожалуйте в другую комнату – там вам будет спокойнее.
Я хотела было подняться, но негодяй крепко схватил меня за руку. Что было делать? Тут уж вмешался Султан-сахиб.
– Хан-сахиб, отпустите девушку! – потребовал он. – Так будет лучше. Вы и без того позволили себе слишком много. До сих пор я молчал лишь потому, что считал неудобным бросать тень на дом танцовщицы, но теперь…
– А что ты можешь теперь?! – заорал Хан-сахиб. – Посмотрю я, какой мерзавец заставит меня ее отпустить!
– Пустите хоть руку! – сказала я, стараясь высвободиться. – Я никуда не уйду.
Действительно я в тот миг ни за что не покинула бы наваба. Хану-сахибу пришлось уступить.
– Советую вам придержать язык, – продолжал наваб. – Очевидно, вам не случалось вращаться в приличном обществе.