– Вот ты вращался в приличном обществе, так покажи, что ты можешь!
– Вы, видимо, пришли сюда драться, но дом танцовщицы не ристалище и не рыночная площадь. Лучше отложить наш поединок на другое время, а сейчас будьте любезны удалиться, не то…
– Не то ты меня раскрошишь и слопаешь? «Будьте любезны удалиться!» Один тоже так говорил, да потом закаялся. Как бы тебе не вылететь самому!
– Хан-сахиб! Клянусь, я вас так щажу лишь потому, что обязан помнить о своей чести. Ведь если выйдет огласка, мне будет стыдно перед родителями, друзьями и близкими. А не то вы уже поплатились бы мне за свои дерзости. Повторяю: оставьте никчемные споры и будьте любезны удалиться.
– Ходишь к танцовщице, а сам боишься, как бы маменька не узнала? Подумаешь, дерзости! Слуга я вам, что ли? Ты у себя дома вельможа, там и задавайся! А у танцовщицы что ты, то и я. Когда захочу, тогда и уйду. Это ты сам попусту споришь. А я пока еще не видал, чтобы кто-нибудь посмел меня выгнать.
– Выгнать нетрудно. Стоит мне кликнуть своих людей, – сразу шею накостыляют.
– Не хвались своими людьми. А кинжал этот видел?
– Не в первый раз вижу. Тот кинжал настоящий, который вовремя в дело пускают, а вы свой даже из ножен вытащить не успеете. Сейчас дадут вам по шее – вот и пеняйте на себя.
– Слушай, иди-ка ты сам домой! Небось маменька соскучилась.
Тут Султан-сахиб переменился в лице и затрепетал от гнева. Но что значит истинное благородство: этот негодяй ругал его на чем свет стоит, а он продолжал обращаться к нему на «вы». Поэтому я сперва решила было, что Султан-сахиб испугался, однако оказалось, я была не права. На самом деле он берег свою честь, потому лишь и не давал сдачи оскорбителю. Он хотел, чтобы ссора закончилась миром, без осложнений, но негодяй все наглел и наглел. Чем больше старался наваб его утихомирить, тем больше он буйствовал. Наконец наваб решительно потребовал:
– Ну, поднимайтесь, Хан-сахиб! Уйдемте отсюда оба. Померяемся силами один на один где-нибудь в Айшбаге.
Хан-сахиб расхохотался.
– Мальчишка! Еще молоко на губах не обсохло, а вздумал меряться силой с мужчиной! Не дай бог, получишь царапину, маменька все глаза выплачет.
– Подлец! – взорвался Султан-сахиб. – Твоя наглость перешла все границы. Так получай по заслугам!
Тут он выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил. Хан-сахиб опрокинулся на пол. Я оцепенела. По ковру медленно расплывалась лужа крови. Бува Хусейни как стояла у двери, так и застыла. На выстрел сбежался весь дом: Ханум-сахиб, Мирза-сахиб, Мир-сахиб, Хуршид, Амир-джан, Бисмилла-джан, слуги, служанки. Все столпились у меня в комнате, и каждый говорил что-то свое. Но вот Шамшер-хан, старый слуга, сопровождавший наваба, подскочил к своему господину, выхватил у него из рук пистолет и сказал:
– Теперь, господин, извольте идти домой. Я сам тут разберусь.
– Не пойду! – уперся наваб. – «Что было, то прошло, теперь пусть свершится, чему быть суждено».
Шамшер-хан вытащил из-за пояса нож.
– Уйдите, ради бога! – произнес он. – А не то, клянусь пророком, я вонжу нож себе в сердце! Нехорошо вам тут оставаться.
Тем временем кто-то догадался осмотреть рану Хана-сахиба. Она оказалась не очень опасной: пуля попала в руку.
– Прошу вас, господин мой, извольте уйти, – настаивал Шамшер-хан. – С этим мерзавцем ничего особенного не случилось. Зачем вам дожидаться огласки?
Наконец наваб Султан-сахиб понял, что старик прав, и поднялся. Один из наших слуг пошел проводить его до дому. В то же время Ханум послала за котвалем[61] Мирзой Али Раза-бегом. Тот оказался на Чауке и пришел очень скоро. Ханум отвела его в сторону и что-то сказала ему на ухо.
– А ну, выбросьте подлеца вон из комнаты! – закричал он. – Пусть опомнится!
Ну, Хана-сахиба, конечно, не выбросили. Ему перевязали руку и вызвали паланкин. Вскоре раненый пришел в себя. Его спросили, где он живет; оказалось, что недалеко. Потом его усадили в паланкин и отправили домой, приказав носильщикам высадить его, не доходя до дверей, и сразу уйти. Так и было сделано.
Прошло несколько дней, но Султан-сахиб не появлялся и никого ко мне не присылал. А я, должно быть, влюбилась в него – боялась, что он больше не придет. Так оно и случилось. Ведь он берег свое доброе имя. Еще перед тем как прийти в первый раз, он велел своему слуге настоять на том, чтобы наша встреча прошла без свидетелей. Бува Хусейни обещала, что никого не допустит, но сделала промах – забыла поставить слугу у дверей. Хан-сахиб невесть как пробрался ко мне никем не замеченный, и наш вечер был испорчен.