От города до дома бегам было около часа езды. Мы прибыли туда уже в шесть. Здесь на берегу ручья раскинулся сад, вокруг которого шла живая изгородь из кактусов и других колючих растений. Сад этот был в чисто английском вкусе: пальмы и разные другие красивые деревья были разбросаны по нему в обдуманном беспорядке. Дорожки, посыпанные красным песком, выделялись на зеленом ковре. Кое-где были сделаны горки из дикого камня, и на них, казалось прямо из камней, вырастали различные горные растения. Вокруг росла густая высокая трава. Вдоль всех четырех сторон сада были проведены облицованные камнем арыки, по которым струилась кристально чистая вода. Садовники поливали сад, черпая воду из арыков и родников, и на листве сверкали алмазные брызги. Весь день палило солнце, и цветы, истосковавшиеся по влаге, теперь раскрылись и посвежели.
Празднование происходило в доме. Слышно было, как там поют женщины. Не заходя в дом, я спела поздравление, а потом как-то само собой вышло, что я начала одну песню на мелодию Шьяма Кальяни. Слушателей у меня не было, пела я для себя, а кончив, умолкла. Бегам выслала мне в награду золотой и пять рупий. Вскоре стемнело. Взошла луна, и все вокруг засеребрилось. Луна отражалась в зеркале пруда, и ее качающийся на волнах лик казался невыразимо прекрасным.
За садом виднелся великолепный дом, а против него в саду – пруд, выложенный камнем. Вокруг пруда были красиво расставлены вазы с цветами, семена которых привезли из Европы. Прямо против пруда возвышалась терраса, а на ней стояла небольшая беседка на раскрашенных столбиках. Вода вливалась в пруд из арыка, и звук падающей струи успокаивал душу. Поистине, здесь было удивительно хорошо: приятные вечерние часы, чистый воздух, аромат цветов, – и все это в таком удачном сочетании, какого мне еще не случалось встречать. На террасе был разостлан белый ковер и устроено сиденье из подушек и валиков. Нас усадили против него. От дома к террасе вела дорожка, с обеих сторон обсаженная живой изгородью из розовых кустов, а за кустами еще были тростниковые ширмы, так что получилось что-то вроде коридора. Как я потом узнала, по этой дорожке выходила в сад бегам-сахиб.
Но вот на террасе зажгли зеленые фонари, и мне велели начинать пение. Я выбрала одну песню на мотив Кедара и пела довольно долго. Тем временем в сад вышла служанка с двумя зелеными фонарями в руках. Она поставила их перед сиденьем из подушек и валиков и сказала музыкантам:
– Идите с этим слугой. Там вас покормят. А здесь теперь соберется женское общество.
После того как музыканты удалились, в сад пожаловала сама бегам. Я почтительно встала. Она подозвала меня, сама села среди подушек и велела мне сесть лицом к ней. Я с поклоном уселась и, ожидая пока мне прикажут запеть, принялась ее рассматривать.
Едва я увидела этот сад и все, что в нем было, мне уже в первый миг стало казаться, будто я попала в волшебный край, где обитают пери. Теперь это впечатление усилилось: ведь сама пери сидела передо мной, облокотившись на валик. Я как сейчас ее вижу: волосы причесаны на прямой пробор, косы висят до пояса; на белой коже играет румянец; высокий лоб; длинные узкие брови, огромные глаза, прямой нос, маленький рот, тонкие нежные губы… Во всем ее облике я не нашла ни одного недостатка, все в ней было совершенство! И до чего ладно и красиво она была сложена! Видывала я сотни женщин, но с такой красавицей еще никогда не встречалась. Бегам была удивительно похожа на Хуршид; но Хуршид было далеко до нее! Ведь лицо моей подруги, хоть и красивое, казалось каким-то простоватым, а в бегам было столько благородного достоинства, она была так неподдельно величава. Рядом с ней Хуршид выглядела бы просто грубой. Да разве Хуршид обладала таким тонким изящным станом, как эта дивная красавица? Кроме того, лицо у Хуршид с утра и до вечера омрачала печаль; когда на нее ни взгляни, все она тоскует в разлуке с любимым. А бегам казалась очень живой и веселой женщиной. Когда она говорила, из уст у нее словно цветы сыпались. То и дело она улыбалась, да так хорошо, что описать нельзя. Вот уж можно сказать, что в ее обхождении искрометная веселость сочеталась со сдержанностью и чувством собственного достоинства. Богатым льстят все, но я как женщина говорю: не грех похвалить и знатного человека, если только хвалишь не из корысти.
Одежда и украшения бегам только подчеркивали ее красоту. Тонкое желтое покрывало было накинуто на ее плечи; белая короткая кофточка обтягивала стан, лишь чуть прикрывая пояс красных шаровар; в ушах было только по небольшой сережке с яхонтом, в носу сверкал бриллиант; шею и лодыжки обнимали золотые обручи; на запястьях были гладкие золотые браслеты, немного ниже локтей – другие браслеты с девятью разными драгоценными камнями в каждом. Красота бегам, простота ее одежды, изящество украшений – все это сразу бросилось мне в глаза, и я оцепенела от восхищения. Я не могла оторвать взгляда от бегам, так что ей поневоле пришлось любоваться моей посредственной внешностью; но, поверьте, она ни на миг не отвернулась и все время смотрела на меня. Так мы сидели, не сводя глаз друг с дружки. У меня на языке вертелся вопрос, но задать его не представилось удобного случая – ведь мы были не одни, Зa спиной у бегам стояла женщина, которая обмахивала ее опахалом; перед нею – две других: одна с серебряным кувшинчиком в руках, вторая – со шкатулкой. Долгое время бегам не заговаривала со мною, а я не смела и слова вымолвить.