Вскоре наступил вечер. Сгустилась тьма. Дело было зимой, дул порывистый ветер, и я всем телом дрожала от холода; силы покидали меня, слезы катились градом. «Ах! – думала я. – В какую беду я попала! Отец, наверное, уже пришел со службы, ищет меня; мама бьет себя в грудь, а братишка играет – ему и невдомек, что случилось с сестрой!» Мать, отец, брат, большая комната в доме, внутренний дворик, кухня – все так и стояло у меня перед глазами. Но всего сильнее был страх. Дилавар-хан то и дело грозил мне ножом, и я ждала, что вот-вот этот нож вонзится мне в сердце. Тряпки во рту у меня уже не было, но от ужаса я все равно не могла произнести ни звука. И в то время, как я была в таком состоянии, Дилавар-хан и Пир Бахш со смехом болтали друг с другом, перемежая каждое слово бранью и осыпая ругательствами моих родителей и меня.
– Видал, брат Пир Бахш! Как говорится: «Солдатский сын хоть двенадцать лет прождет, а уж за себя отплатит». То-то этот мерзавец сейчас бегает-крутится.
– Верно, брат. Как по пословице говорится, так ты и сделал. Пожалуй, двенадцать лет будет, как тебя посадили?
– Ровно двенадцать… Чего только, брат, я не натерпелся в Лакхнау!.. Ладно! Придет день, вспомнит он меня!
Нынче я только нанес ему первый удар. Потом самого укокошу.
– Что ты! Неужто пойдешь на такое?
– А как же? Не убью его, значит нет во мне богатырского семени.
– Да, брат, ты хозяин своему слову! Как скажешь, так и сделаешь.
– Вот увидишь!
– А с ней что делать будем? – спросил Пир Бахш.
– Да что с ней делать? Где-нибудь прикончим и закопаем в канаве. К полночи домой поспеем.
Как услышала я эти слова, так сразу уверилась в своей неминуемой гибели. Слезы застыли у меня на глазах, сердце затрепетало, голова бессильно поникла; рук и ног своих я уже не чувствовала. Злодей видел, что со мною творится, но и тут не пожалел меня – пихнул в бок, так что я чуть не лишилась сознания и снова расплакалась.
– Ну, хорошо, ее мы убьем, а мои деньги?… – спросил вдруг Пир Бахш.
– Этого добра везде хватит.
– Откуда же ты их возьмешь? Нет, я думаю, по-другому надо…
– Знай свое дело! Не достану денег, продам голубей и отдам тебе долг.
– Дурак ты! Зачем голубей продавать? Послушай-ка, что я скажу.
– Говори!
– Свезем девчонку в Лакхнау и возьмем за нее, сколько дадут.
С тех пор как я окончательно перестала сомневаться в том, что меня убьют, разговор негодяев скользил мимо моих ушей, доносясь до меня словно сквозь сон. Но слова Пира Бахша возродили во мне слабую надежду. В глубине души я уже благодарила его. Теперь меня мучило нетерпенье узнать, что же решит второй негодяй.
– Ладно, там видно будет, а пока поезжай, – сказал Дилавар-хан.
– Может, нам остановиться тут ненадолго? Вон под тем деревом костер горит. Попросим огоньку, хукку закурим.
Пир Бахш пошел за огнем. Я подумала: а вдруг Дилавар-хан прикончит меня в его отсутствие? Смертельный ужас овладел мною, и я невольно закричала во весь голос. В ответ на мой вопль Дилавар-хан закатил мне две-три увесистых оплеухи.
– Поганая! Никак не угомонится! – зарычал он. – Выдать захотела. Вот пырну ножом…
– Нет, брат! Не надо! – остановил его Пир Бахш, который еще не успел далеко отойти. – Ты же мне обещал! Сделай, как я советую.
– Ладно, иди! Огня-то принеси.
Пир Бахш удалился и вскоре вернулся с огнем. Он раскурил хукку и передал ее Дилавару-хану.
– Ну, а сколько же за нее могут дать? – спросил тот, затянувшись. – И кто продавать станет? А вдруг нас на этом поймают? Получится еще хуже.
– Это уж моя забота. Я и продавать буду. Эх, почтенный, ну что ты говоришь? Кто нас поймает? В Лакхнау такие дела и ночью делают и среди бела дня. Знаешь моего шурина?
– Карима?
– Да. Он этим и кормится. Ловит мальчишек и девчонок десятками. Привезет в Лакхнау – и денежки готовы.
– А где он нынче?
– Где ему быть? В Лакхнау, на том берегу Гумти[34] дом его тестя. Там он, наверное, и теперь живет.
– Так. А почем продают мальчишек и девчонок?
– Это уж смотря, какие они из себя.
– А наша за сколько пойдет?
– За сто, может за полтораста. Как повезет.
– Приятно слышать. Сто – полтораста… Только навряд – уж больно она неказиста. И ста-то много.
– Там видно будет. Ну, давай поедем. А убить ее – что толку?
В ответ Дилавар-хан, нагнувшись, что-то шепнул на ухо Пиру Бахшу, но я ничего не расслышала.
– Это-то я смекнул еще раньше, – отозвался Пир Бахш. – Да ты и сам не дурак, понимаешь…
Всю ночь катилась наша повозка. Душа моя была объята тревогой. Силы оставили меня, я вся одеревенела, смерть стояла перед глазами. Но, говорят, сон нисходит даже на приговоренного к казни – немного погодя я задремала. К счастью, Пир Бахш догадался укрыть меня бычьей попоной.
В ту ночь я несколько раз просыпалась, открывала глаза, но подать голос не смела. Наконец, превозмогая страх, сдвинула попону с лица и увидела, что повозка стоит, и я в ней осталась одна. Тихонько выглянула наружу. Вижу – впереди несколько жалких лачуг; неподалеку лавчонка; Дилавар-хан и Пир Бахш что-то покупают в ней; рядом, под баньяновым деревом, жуют солому быки; несколько крестьян греются у костра; один из них курит хукку. Но вот Пир Бахш подошел к повозке и протянул мне горсть поджаренного гороха. Изголодавшись за ночь, я принялась жевать его. Немного погодя он принес мне воды в горшочке. Я чуть-чуть отпила и опять улеглась, не сказав ни слова.
34
В середине XIX в. Лакхнау размещался преимущественно на южном берегу р. Гумти; северная сторона считалась заречной.