За садом виднелся великолепный дом, а против него в саду – пруд, выложенный камнем. Вокруг пруда были красиво расставлены вазы с цветами, семена которых привезли из Европы. Прямо против пруда возвышалась терраса, а на ней стояла небольшая беседка на раскрашенных столбиках. Вода вливалась в пруд из арыка, и звук падающей струи успокаивал душу. Поистине, здесь было удивительно хорошо: приятные вечерние часы, чистый воздух, аромат цветов, – и все это в таком удачном сочетании, какого мне еще не случалось встречать. На террасе был разостлан белый ковер и устроено сиденье из подушек и валиков. Нас усадили против него. От дома к террасе вела дорожка, с обеих сторон обсаженная живой изгородью из розовых кустов, а за кустами еще были тростниковые ширмы, так что получилось что-то вроде коридора. Как я потом узнала, по этой дорожке выходила в сад бегам-сахиб.
Но вот на террасе зажгли зеленые фонари, и мне велели начинать пение. Я выбрала одну песню на мотив Кедара и пела довольно долго. Тем временем в сад вышла служанка с двумя зелеными фонарями в руках. Она поставила их перед сиденьем из подушек и валиков и сказала музыкантам:
– Идите с этим слугой. Там вас покормят. А здесь теперь соберется женское общество.
После того как музыканты удалились, в сад пожаловала сама бегам. Я почтительно встала. Она подозвала меня, сама села среди подушек и велела мне сесть лицом к ней. Я с поклоном уселась и, ожидая пока мне прикажут запеть, принялась ее рассматривать.
Едва я увидела этот сад и все, что в нем было, мне уже в первый миг стало казаться, будто я попала в волшебный край, где обитают пери. Теперь это впечатление усилилось: ведь сама пери сидела передо мной, облокотившись на валик. Я как сейчас ее вижу: волосы причесаны на прямой пробор, косы висят до пояса; на белой коже играет румянец; высокий лоб; длинные узкие брови, огромные глаза, прямой нос, маленький рот, тонкие нежные губы… Во всем ее облике я не нашла ни одного недостатка, все в ней было совершенство! И до чего ладно и красиво она была сложена! Видывала я сотни женщин, но с такой красавицей еще никогда не встречалась. Бегам была удивительно похожа на Хуршид; но Хуршид было далеко до нее! Ведь лицо моей подруги, хоть и красивое, казалось каким-то простоватым, а в бегам было столько благородного достоинства, она была так неподдельно величава. Рядом с ней Хуршид выглядела бы просто грубой. Да разве Хуршид обладала таким тонким изящным станом, как эта дивная красавица? Кроме того, лицо у Хуршид с утра и до вечера омрачала печаль; когда на нее ни взгляни, все она тоскует в разлуке с любимым. А бегам казалась очень живой и веселой женщиной. Когда она говорила, из уст у нее словно цветы сыпались. То и дело она улыбалась, да так хорошо, что описать нельзя. Вот уж можно сказать, что в ее обхождении искрометная веселость сочеталась со сдержанностью и чувством собственного достоинства. Богатым льстят все, но я как женщина говорю: не грех похвалить и знатного человека, если только хвалишь не из корысти.
Одежда и украшения бегам только подчеркивали ее красоту. Тонкое желтое покрывало было накинуто на ее плечи; белая короткая кофточка обтягивала стан, лишь чуть прикрывая пояс красных шаровар; в ушах было только по небольшой сережке с яхонтом, в носу сверкал бриллиант; шею и лодыжки обнимали золотые обручи; на запястьях были гладкие золотые браслеты, немного ниже локтей – другие браслеты с девятью разными драгоценными камнями в каждом. Красота бегам, простота ее одежды, изящество украшений – все это сразу бросилось мне в глаза, и я оцепенела от восхищения. Я не могла оторвать взгляда от бегам, так что ей поневоле пришлось любоваться моей посредственной внешностью; но, поверьте, она ни на миг не отвернулась и все время смотрела на меня. Так мы сидели, не сводя глаз друг с дружки. У меня на языке вертелся вопрос, но задать его не представилось удобного случая – ведь мы были не одни, Зa спиной у бегам стояла женщина, которая обмахивала ее опахалом; перед нею – две других: одна с серебряным кувшинчиком в руках, вторая – со шкатулкой. Долгое время бегам не заговаривала со мною, а я не смела и слова вымолвить.
Наконец она прервала молчание.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Умрао-джан, – ответила я, сложив руки.
– Ты из Лакхнау родом?
Этот вопрос застал меня врасплох. Ответить на него было нелегко, особенно в тот миг. Если бы я соврала, сказав, что я родом из Лакхнау, то уже никогда не посмела бы спросить ее о том, что меня мучило. Признаваться, что я родилась в Файзабаде, тоже не следовало – я раскрыла бы свою тайну. Поэтому я, подумав, сказала:
– В Лакхнау я воспитывалась.
Но тут же сообразила, что это не выход. Ведь следующий же вопрос мог снова поставить меня в тупик. Мои опасения оправдались, – бегам-сахиб сразу спросила:
– Значит, ты родилась не в Лакхнау?
Я не знала, что на это ответить, и, сделав вид, будто не расслышала, немного помолчала, потом, чтобы перевести разговор на другое, спросила сама:
– А ваша милость из Лакхнау?
– Когда-то я жила там, а теперь обосновалась в Канпуре, и он заменил мне родину.