– Как чудесно сказано! – похвалил ее Хан-сахиб. – От этих стихов веет духом персидской поэзии.
– Мысль хороша, – поддержал его мунши-сахиб.
– Благодарю вас, – сказала Умрао-джан.
Горестный пленник любви в сетях у тебя, птицелов,Радужных крыльев своих теперь никогда не найдет.
Все принялись хвалить это двустишие. Умрао-джан снова поблагодарила и продолжала:
О, неужели твой взгляд на миг не обнимет меня?О, неужели любовь пути среди льда не найдет?
– Теперь послушайте заключение:
Нет, я поверить не смог в безжалостный твой приговор:«Сердце за сердцем вслед вовек, о Ада, не пойдет».
– Прекрасная концовка! – в восторге проговорил Хан-сахиб. – Но вы сочинили ее, вдохновившись своим опытом; другие придерживаются противоположного мнения.
– Дело не в моем опыте, я просто облекла в стихотворную форму распространенные мысли, – возразила Умрао-джан.
– Прочтите, пожалуйста, еще раз это двустишие, – попросил я.
Умрао-джан снова прочла концовку.
– А мне кажется, что эту мысль здесь можно толковать двояко, – сказал я.
– Ну, что вы, Мирза-сахиб! – удивился Хан-сахиб.
– Газель с начала и до конца проникнута одним настроением, – подтвердили и остальные.
– Обратите внимание на строй стихов, – сказал Ага-сахиб.
– Сколько в них блеска! – добавил Пандит-сахиб.
Умрао-джан встала и поблагодарила.
Тут вошел еще один господин. Его сопровождал человек с фонарем в руках.
– Это кто же пришел? – спросил Хан-сахиб. – Но к чему фонарь в лунную ночь?
– И правда не к чему, – согласился вошедший (то был Наваб-сахиб[14]).
– А, это вы, Наваб-сахиб! – обрадовался Хан-сахиб. – Ну, вы можете позволить себе и не такое.
Наваб-сахиб вошел в круг собравшихся. Все почтительно поздоровались с ним, потом попросили его прочесть газель.
– Я ведь пришел в надежде послушать вас, – проговорил он. – А сам я ничего не помню.
– Нет, джанаб,[15] придется прочитать, – сказал Шейх-сахиб.
– Хорошо, вот все, что я могу вспомнить:
Опасный охотник – пленительный взгляд, спасения нет!И стрелы любви беспощадно разят, спасения нет!
– Что за стихи! – воскликнули присутствующие.
– Благодарю вас, – сказал Наваб-сахиб и умолк.
– Извольте прочесть еще что-нибудь, – попросил я.
– Клянусь аллахом, сейчас больше ничего в голову не приходит.
Тем временем явился какой-то человек и подал мунши Ахмаду Хусейну записку. Мунши прочитал ее и сказал:
– Подумайте! Мирза-сахиб не придет. Но он прислал свою новую газель.
Я спросил у посланного, чем занят Мирза-сахиб.
– Господин мой под вечер привез из Сикандарбага много английских растений в горшках, – ответил тот улыбаясь. – Сейчас он расставляет их между камней по краям круглого бассейна, а садовник поливает.
– Понятно, – сказал я. – Где уж ему оторваться от столь важных дел, чтобы прийти на мушаиру!
– Боже мой, как жаль, что он не пришел! Ну, так хоть прочитайте его газель, – обратился ко мне мунши-сахиб.
– А меня вы послушать не желаете?
– Да, хорошо, что напомнили, – спохватился мунши-сахиб. – Тогда прочтите сначала свое.
Я прочитал:
О нет, не спрашивай, зачем кружусь в потоке дней:Я умираю от тоски, живя в разлуке с ней.Кто научил ее, смеясь, любовью завладетьИ при сопернике топтать цветы души моей?Изранит до крови того, кто даже боли рад,И прямо в раны сыплет соль, – что может быть больней?К чему скрывать, что поцелуй я получил вчера?Но отрекается она от тех, кто предан ей.В разлуке умираю я, а ей и дела нет,И страх ее перед молвой любви ее прочней.Судьба казнит не для того, чтобы потом прощать,И, кудри спутав, не спешит пригладить их скорей:Расколет зеркало в сердцах, уронит гребешок,И, вздумав кудри причесать, лишь спутает сильней.О нет, не в силах я забыть, как радуется мир,Когда она, накинув шаль, выходит из дверей.В ней нежность спорит с красотой, – о, ты погиб, Русва,Ничто не сможет облегчить тоску любви твоей.
Присутствующие воздали подобающую хвалу каждому стиху. Я наклонил голову в знак благодарности. Потом прочитал газель Мирзы-сахиба.
Следующим выступил один приезжий поэт по имени Мазхарул-хак, который случайно попал в наше общество. Он прочитал такое стихотворение:
Мушаиры обычно у нас проходят так,Как вам сейчас расскажет в стихах один чудак.Над праздником газелей смеется он порой,Над эхом нежных трелей смеется он порой.Учтивостью опасной не очень тешит он,Но и в хуле напрасной не очень грешен он.Там не конец ли света, помилуй нас аллах?Да нет, парад поэтов, помилуй нас аллах!Там шествуют порты в венках своих стихов,И каждый за собою ведет толпу льстецов.Кто видел, чтоб властитель без подданных гулял?Его сопровождает орава подпевал.Газели он, как знамя, несет перед собой,И войско подхалимов за ним стремится в бой,Идти на бой со свитой ему прямой расчет, —Иначе, кто на свете хвалу ему споет?Один в слепом восторге весь корчится: «Вах-вах!»Другой до боли в горле вопит: «Велик аллах!»«Прекрасная манера! – один в толпе поет. —Ах, рифмы, словно жемчуг, а стиль – не стиль, а мед!»Иной хвалебно блеет: «Ну что сказать, друзья?Ведь лучше не сумеет никто сказать, друзья!Ах, он непревзойденный певец в кругу певцов,Он всех пленил узором и музыкой стихов!Ах, он среди поэтов единственный такой,Ах, он Мирзу и Мира[16] давно затмил собой!Их жалкие творенья – всего лишь звук пустой,Возможно ли равнять их с такою красотой!Их рифмы, их редифы, их стиль – и смех и грех,Клянусь самим аллахом, он в мире лучше всех!Он нежный и могучий – тому свидетель бог,Он лучший среди лучших – тому свидетель бог!Цветник его газелей – волшебный дар небес,Ах, это не газели, а чудо из чудес!За каждым нежным словом найдешь глубокий смысл,За каждым бейтом[17] новым найдешь глубокий смысл.Ну кто из вас посмеет стихи читать при нем?Ну кто из вас посмеет газель слагать при нем?Ах, стиль его творений – благоуханный сад,Ковер его сравнений – благоуханный сад.Вопрос решен бесспорно, вопрос давно решен,Он, только он великий, великий – только он.И так, и сяк, и этак – во всем он лучше всех,Он первый из поэтов – во всем он лучше всех.Ах, он себе, конечно, цены не знает сам,А вы у нас спросите, мы все расскажем вам!Ах, он вдали от мира витает в облаках,Вся лирика отныне живет в его стихах!Когда и где средь смертных творил такой поэт?В веках таких не знали, да и сейчас их нет!»Так обольют поэта хвалой своей они,Что даже стих утопят в потоках болтовни.Восторг их лишь досаду способен пробудить,Поэта лишь унизит их мелочная прыть.Ему бы постыдиться, а он безмерно радИ с жадностью вдыхает хвалы нелепой чад.Едва он рот откроет, восторг у них готов —Все шапки вверх швыряют, не слушая стихов.А если кто их песням в толпе не подпоет,То ревностная свита пускает палки в ход,Чему тут удивляться? – бывало так не раз,И даже перепало и кой-кому из нас.Поэты церемонно плетут гирлянды строк,Сгибаются в поклонах и тянут каждый слог.На вид они спокойны, но только посмотри,Как чванство незаметно грызет их изнутри,Как отданы их души гордыне в кабалуИ как они без меры себе поют хвалу,Сомнения любые зальют потоком слов,На дерзкие вопросы ответ у них готов:«Сравненья нам послушны и рифмы служат нам,Мы славу заслужили и рады похвалам!»О, как они красивы, – помилуй их аллах!О, как они спесивы, – помилуй их аллах!О, как они капризны, о, как они тонки, —Изящные поэты, газелей знатоки!Ни искренность, ни правда для лести не нужна,А если нет в ней правды, какая ей цена?Никто у них не спросит, к чему им этот вой,Никто из них не скажет, в чем соль хвалы пустой,Какая в лести сила? Какой в обмане прок?Нет, я готов открыто принять любой упрек,Я к искренним советам прислушаться готов,Я сам найду дорогу сквозь путаницу слов.Мне некого бояться, мне правда не страшна,Я в лести не нуждаюсь, мне истина нужна.Не по душе мне горы безмерной похвалы,Я не терплю позора безмерной похвалы,Не нравятся мне нравы поэтов и певцов,Не нравятся мне нравы изысканных творцов.И если для поэта другой дороги нет,Готов я отказаться от звания «поэт». вернуться
Наваб (букв, «наместник») – обращение к мусульманским вельможам, которое было особенно распространено в Лакхнау, здесь – имя нарицательное.
вернуться
Мирза, Мирза Дабир (1803–1875) – современник и друг Аниса; его соперник на литературном поприще. Мир, Мир Анис (1802–1874) – лакхнауский поэт, крупнейший в литературе урду мастер элегического жанра, пользующийся большой славой.