- То есть, вы хотите сделать меня своей любовницей, - решила всё же убедиться в своих догадках.
- Пока - да.
- А что потом, если я вам надоем?
- Я куплю вам дом здесь, в Москве. И как отступные - дам вам возможность выступать в Большом театре в течение года. А дальше - вы уж сами. Подарки все остаются у вас, как и драгоценности.
- У меня нет документов.
- Я всё сделаю.
Заманчиво! Но как же мерко! Ещё и треклятый француз!
К нам подошёл мужчина, одетый в форму слуги. Услужливо склонился, проводил к одному из столиков, разложил книжечки с загадочной надписью "меню", после чего ушёл. А старик галантно отодвинул мне стул.
- Как мне вас называть? - уточнила я. - Эжен подойдёт?
- Вполне.
Я открыла книжечку, привлекшую моё внимание. Треклятый французский! Кто бы сомневался!
- Вы знаете французский? - удивлённо спросил он.
- Несколько слов. Разговаривать на нём не умею. Но... - хотела сказать, что понимаю его на звук. Сама же не могу все эти картавые звуки произносить.
- Но?..
- Различаю его написание.
- Вы разговариваете прямо как дворянка, - восхищённо молвил он, хватая мою руку. - Кто вы? И это имя Альона...
- Я не помню ничего из того, что было, пока меня не взял господин Этьен. Алёной хотела просто представиться. Нравится имя. Меня всегда господин Этьен звал Пятнашкой. Просто потом вспомнила, что кто-то называл меня Варварой. Наверное, так меня звали.
Я лгала, хотя ложь - это плохо. Но враг прямо передо мною. Они разрушили наши дома, уничтожили страну, грабят всё до сих пор, я уж не говорю о насилии над женщинами, детьми, убийствах стариков, детей. Не только французы. Все немцы*! А ведь некогда мы были единым народом, входящим в единую нашу империю. Тартарию. Пока они не отделились. И не напали на оставшиеся куски.
Слёзы навернулись на глаза. Ненависть затуманивала разум. Но моя задача выжить! Все родные погибли. Я не могу допустить своей смерти, не продлив род!
"Но один лучше, чем много! Да и не похож он на насильника..."
Хочешь моей невинности треклятый француз?!
- Вы плачете? - мне протянули тонкий батистовый платок.
- Вспомнила, как ела с пола, а вы... Вы... - всхлипнула ещё больше. Зря я ему доверилась!
- Альона! - его рука вдруг заскользила по моей, он оторвал её от лица, и притянул меня к себе. От него разило дорогим одеколоном.
Что же мне делать? Как поступить?
"Он проявляет сочувствие. Не такой, как Этьен".
"Нет, он просто хорошо умеет уговаривать".
Я всей душой ненавидела тех, кто уничтожил былую страну. И хоть тогда была ещё дитятком, когда происходили зачистки и мало что понимала, но эта ненависть всё это время жила внутри меня. Возможно конкретно этот француз не имеет отношения ни к войне, ни к вырезанию стариков, среди которых был мой дед, а отец погиб на фронте, сражаясь за Родину в рядах ополченцев, но как же мне простить тех, кто убил мою матушку только за то, что она не отдала тем мерзавцам последний хлеб, который припасла для меня. А я сидела в подполе и глотала бесшумно слёзы, пообещав, что два дня буду сидеть тихо и не выйду.
Потом нашла её распростёртое изуродованное полуголое тело. Я пообещала, что не буду плакать на её похоронах. Что буду радоваться тому, как её душа уходит в Правь для последующего перерождения. Что буду исполнять танец огня, сама стану этим огнём на кроде*.
И я верила в то, что делала. Видно, этот танец и видел Этьен. И подобрал меня. Уж не знаю, что было дальше. Помню лишь хер*, отделяющий мою прошлую жизнь от нынешней. А потом я танцевала. Не знаю, как смогла. Но в танце я была собою. Могла больше не притворяться.
К Этьену я не ощущала ненависти. Хотя и презирала. Да, он изнурял своими тренировками, давал подачки с барского стола. Сейчас же я могу иметь всё, но от чего ощущаю себя предательницей? Отчего сейчас так больно? И поняла. Насилие - это не ты выбор совершаешь, хотя и ощущаешь себя после этого грязной. А сейчас меня просят предать всё то, что у меня осталось. Добровольно отдаться врагу.
- Успокоилась? - он отстранился от меня. - Сделаем заказ?
О чём он говорит?
Я отстранилась. Подняла ноги на стул, укуталась в шаль. Я чуть-чуть посижу, только согреюсь маленько, и верну шаль этому французу.
- Принесите бульон даме моего сердца, - сказал старик. - Жаркое и горячий шоколад.
- Будет исполнено.
Я ведь ему во внучки гожусь, а то и в правнучки.
- Я тебе противен, - сделал вывод старик.
Мазнула по его лицу равнодушным взглядом.
- У вас есть жена?
- Нет.
- Дети?
- Был. Погиб. Сейчас был бы твоего возраста.
- Но вы всё равно готовы спать со мною, - равнодушно подытожила я.
- Ты зацепила меня. Когда Этьен сказал, что у него есть самородок, я не поверил. А когда он согласился поставить провалившийся балет, подумал, что умом тронулся. Но теперь вижу, что он был прав. Я не видел до сих пор подобного танца. Такой талант нельзя губить.
- Поэтому вы готовы сделать меня содержанкой, любовницей? - я заперла внутри все чувства и сейчас полностью успокоилась.
- Тебе понравится.
"Спокойно, Алёна, спокойно! У тебя есть ещё время подумать!"
Пришёл слуга и принёс горшочек, из которого поднимался пар. Поставил передо мною, как и чашу с сухариками.
- Я думал, вы обрадуетесь, дорогая, - нарочито вежливо говорил француз при посторонних.
Пришлось дождаться, пока молодой мужчина-слуга уйдёт.
- Я должна радоваться, что собираюсь продавать своё тело?
Окинула любопытным взглядом почти полный зал посетителей, освещённый множеством канделябров со свечами. Скользнула по дорогим светильникам, теперь непригодным, ведь электричество после войны так и не восстановили. Не посчитали нужным в оккупированной стране? Или просто не знают, как?
- Надо в жизни искать позитив, а не негатив.
- Вы фотограф? - зацепилась я за слова.
- Было дело. Увлекался по молодости. До войны. Сейчас не достать допотопные технологии.
Я опустила ноги, придвинула стул. Глянула на свои грязные руки. Почему-то сейчас ощущала брезгливость есть такими. Человеческое достоинство против своего тела.
- Вы участвовали в войне?
- Нет. Отец до войны ещё перебрался. Но нам повезло, наше дело катастрофа почти не тронула.
- И чем вы занимаетесь?
- Прядильным* производством.
- Я слышала, там жуткие условия.
- Да, стали после потопа. Помещения теперь под землёй, но люди нуждаются в работе, даже такой.
- Женщины и дети... - хмыкнула я, открывая суп.
- Да. Но и мужья тоже работают.
- И какая у них жизнь?
- Не жалуются. Родственников к нам пристраивают. Ну, или говорят, что родственники...
Я глядела на варёное яйцо, плавающее в бульоне несколько ошарашенно. Неужели всё враки? И жить на улице всё же возможно.
- Вы покажете? - вдруг спросила я и взглянула на собеседника.
- Прямо сейчас?
Его глаза с лукавством глядели на меня. Я смутилась.
- Придётся ехать долго. А значит, вам надо будет заночевать у меня, - снизошёл до пояснения он.
- Но вы ведь обещали мне дать возможность присмотреться.
- Обещал. А своё слово держу. Но знакомство с семьёй всё меняет. Мне надо вас как-то представить будет.
- С семьёй? - растерялась я.
- Шерстоткацкие фабрики, красильни - семейное дело. К тому же сейчас строится больница и школа на наши средства в селе. И хоть какие-то манеры у вас есть, я должен иметь гарантии, вы же понимаете...
- Значит, вы отказываетесь...
К еде я так и не притронулась.
Он положил шершавую ладонь на мою руку.
- Если вы согласны, то...
- Как скоро вы будете настаивать на близости, если я соглашусь? - спросила холодно, просто из любопытства. Внутри всё клокотало.