По мере того, как шло время, Шабо и Дельфос все мрачнели. Казалось, усталость заострила их черты, придала коже неприятный свинцовый оттенок, подчеркнула темные круги под глазами.
— Как ты думаешь, пора? — спросил Шабо так тихо, что его приятель скорее угадал, чем услышал эти слова.
Ответа не последовало. Дельфос барабанил пальцами по мрамору столика.
Опираясь на плечо незнакомца, Адель бросала иногда такой же ласковый и игривый взгляд на обоих юношей, каким она смотрела на нового клиента.
— Виктор!
— Вы уже уходите?.. С кем-нибудь договорились встретиться?..
Чем ласковее становилась Адель, тем таинственнее, возбужденнее казался ее собеседник.
— Завтра рассчитаемся, Виктор! У нас нет мелочи…
— Хорошо, месье!.. Добрый вечер, месье!.. Уже уходите?..
Оба приятеля не были пьяны. А все-таки они двигались к выходу словно в чаду, ничего не видя.
В кабачке «Веселая мельница» два входа. Главный — с улицы По д'Ор. Через эту дверь входят и выходят клиенты. Но после двух часов ночи, когда по полицейским правилам кабачок должен быть закрыт, открывается маленькая служебная дверь, выходящая на плохо освещенный и пустынный переулок.
Шабо и Дельфос пересекли зал, прошли мимо столика незнакомца, обменялись пожеланиями доброго вечера с хозяином, толкнули дверь туалета. Там они остановились на несколько секунд, не глядя друг на друга.
— Я боюсь… — пробормотал Шабо.
Он видел свое отражение в овальном зеркале. До них доносились, словно преследуя, приглушенные звуки джаза.
— Быстрее! — сказал Дельфос, открывая дверь, за которой начиналась темная лестница и царила прохладная сырость.
Здесь был подвал. Туда вели кирпичные ступени. Снизу шел резкий запах пива и вина.
— Вдруг кто-нибудь придет!
Шабо чуть не споткнулся, так как дверь за ними закрылась, и свет сразу исчез. Его руки ощупывали стены, покрытые осевшей на них селитрой. Кто-то задел его на ходу, и он вздрогнул, но это был всего лишь его приятель.
— Не шевелись! — приказал тот.
Музыки, в сущности, слышно не было. Она только угадывалась. Чувствовалась, главным образом, вибрация, когда ударяли в большой барабан. Это был ритм, рассеянный в воздухе, рисующий в сознании зал с гранатовыми банкетками, звоном бокалов, женщиной в розовом, танцующей со своим партнером в смокинге.
Было холодно. Шабо ощущал, как его пронизывает сырость, и едва удержался, чтобы не чихнуть. Он провел рукой по своему холодному, как лед, затылку. Он слышал дыхание Дельфоса. Каждый выдох доносил до него запах табака.
Кто-то вошел в туалет. Из крана полилась вода. На блюдце упала монета.
В кармане Дельфоса раздавалось тиканье часов.
— Ты думаешь, можно открывать?..
Дельфос ущипнул его за руку, чтобы он замолчал. Его пальцы были совсем холодные.
Там, наверху, хозяин уже с нетерпением посматривал на часы. Когда в кабачке было много народа и царило оживление, он охотно закрывал позднее и не боялся навлечь на себя гнев полиции. Но когда зал пустовал, он вдруг начинал ревностно соблюдать правила.
— Господа, сейчас закрываем!.. Уже два часа!
Молодые люди не слышали в подвале его слов. Но они могли угадать минута за минутой все, что происходило. Виктор получал деньги, потом шел в бар рассчитаться с хозяином, в то время как музыканты убирали инструменты в чехлы, а большой барабан покрывали зеленым люстрином.
Второй официант, Жозеф, складывал стулья на столы и собирал пепельницы.
— Закрываем, господа!.. Ну что же ты, Адель!.. Поторопимся!..
Хозяин был коренастым итальянцем, который прежде служил в барах и отелях Канн, Ниццы, Биаррица и Парижа.
Шаги в туалете. Это он пришел задвинуть засов маленькой двери, выходящей в переулок. Он поворачивает ключ, но оставляет его в замочной скважине.
Вдруг он машинально закроет подвал или заглянет туда? Он медлит. Наверное, поправляет пробор перед зеркалом. Кашляет. Дверь, ведущая в зал, скрипит.
Через пять минут все будет кончено. Итальянец, оставшись последним, опустит штору витрины и с улицы закроет входную дверь.
Он никогда не уносит с собой всю кассу. Он кладет в свой бумажник только тысячефранковые ассигнации.
Остальное лежит в выдвижном ящике бара, замок которого такой хрупкий, что его можно взломать хорошим перочинным ножом.
Все лампы потушены…
— Идем!.. — прошептал голос Дельфоса.
— Еще рано… Подожди…
Они теперь одни во всем здании и все-таки продолжают говорить тихо. Они не видят друг друга. Каждый чувствует, что он смертельно бледен, лицо напряжено, губы сухи.