– Так и быть. Держим курс на вершину горы, друзья. Однако я сейчас смотрю вдаль и вижу лишь пух голубой туманной дымки, дымки моей собственной меланхолии. Вы не знаете, друзья, и не узнаете никогда о том, что творится в моём разуме и моей душе, шепчу я тихо. Возле дворца дымка обрела цвет, но над горной пропастью стелется чёрный шлейф. Шлейф чёрной меланхолии, чёрной хандры, что вижу только я и о которой умолчу пред вами. Шлейф не является порождением Чертогов Разума, нет. Он тянется за мной, из пропахших порохом и кровью ангаров, из душных афганских пустынь, из цепких лап Войны. Он никогда меня не отпустит, это я знаю твёрдо. Новый мир, новый Лондон, новый товарищ – лишь отдушина, отсрочка до того момента, когда моя меланхолия меня поглотит. Но никогда ни одна живая иль призрачная душа об этом не узнает. Однако довольно мне зарываться в свои копошащиеся проблемами глубины. Друзья, я вижу, мы близки к цели! Уж слышу ваши восторженные вскрики в два голоса и невольно расплываюсь в улыбке.
– Да, дворец сияет пред нами в колдовстве напева мириад звёзд. Как прекрасно! Посадка мягче некуда прошла у золочёных двустворчатых ворот, и вот мы уже внутри, вошедшие без страха и с надеждой! Глаз режут краски после бело-чёрной горной бездны, что маячит за окном. Какой великолепный пиршественный зал! Здесь радуга вольготно гуляет по столу, разливаясь звоном на каждом инкрустированном подносе, стелясь всё ближе к главе стола. Здесь радуга приправляет каждое блюдо, пропитывая жареный рис с лимоном, кроваво-сочную дичь, томно-сладкие фрукты и хрустально-ледяные напитки, стелясь всё ближе к главе стола. Здесь пляшут ароматы пьяные, свиваясь вкруг колонн рука об руку с пёстрыми радужными лентами, что теперь уже расстелились к самой главе стола. И восседает там… Ох, рассеялось веселье… Джон, что это? Как так? Ведь быть не может! Джон, поясни же нам!
– Слова застыли в горле колким льдом. Нет, не друг мой, Шерлок, ожидает нас в своём приюте… Чудовище венчает сей коварный пир. Огромный муж, хоть сходство его с человеком отдалённое. Голову короной венчают два прихотливо витых рога, что смолью с чёртом бы могли равняться. Два тёмных махаона крыльями-ресницами бьются над подведёнными глазами. Глаза ж горят чернее аконита в вальпургиеву ночь, с насмешливой игривой жесткостью и бесконечной властью. А тело Зверя… там, где кончался мрамор кожи, натянутый от богатырских мышц, плавно начиналась шерсть – переливчатое черно-серебристое море. И неясно, где же начинался тугой чёрный шёлк одеяния, едва покрывающего столь же звеняще-тугое напряжённое тело. В когтистой лапе сжимая кубок из черепа человечьего, Чудовище венчает пир. Низкий, словно глас моря, грудной голос долетает до меня.
– Вы, как я вижу, все разочарованы. Кого здесь вы ожидали увидеть? Вы, незваные гости, вломившиеся в чужой дом Разума на чужой пир! И хватит ли у вас духу признать мне в лицо, с какой целью? Убить Зверя, загнав и затравив его, когда он безоружен? Рискну разочаровать вас, один охотник уже пытался и поплатился.
– Что ты сотворил с Шерлоком?!
– Джон, умоляем, не рвись на пики, приостуди ярость…
– Не держите меня! Где друг мой, Зверь? В плену твоём?
– Уместно и такое выраженье. Шерлок Холмс в плену своём, среди своих теней и бесов, под бесконечным надзором. Взгляните ж в окно.
– Что я вижу? Что бьётся за стеклом отчаянно вороным крылом? Да ведь это ж та крылатая тень, что дирижабль наш атаковала и друга моего накрыла. Мерзавец, ты заточил Шерлока в эту тень?
– Он сам обрёк себя, когда ворвался сюда без ведома хозяина!
– Соратники, шепчу вам вдали от ушей Зверя и заклинаю. Отыщите хотя бы крохи сведений, хотя бы единственную улику, что могла бы помочь следствию, чтобы жертва Шерлока не пропала зря. А я тем временем сделаю всё, чтобы вызволить нашего друга. Одна улика, и мы уйдём из логова Зверя прочь. Эй, слышишь меня, Чудовище! Предлагаю тебе сделку: ты отпускаешь Шерлока, а мы взамен удаляемся из твоего дома с миром и не причиняем тебе никакого вреда.
– Хах, какое нахальство! Определённо, меня развлекают ваши жалкие потуги соревноваться со мной.
– Я готов заплатить любую дань.
– Не зарекайся, воин. Однако знаю я, что ты пойдёшь на сделку. У меня есть одна душа, которую ты хочешь освободить. Что ж, взамен я возьму себе другую. Твою. Ты – моя цена. Неужели я вижу, что храбрый воин дрогнул?
– Никогда. Что именно тебе хочется от меня? Жизнь мою?
– К чему мне пустая мёртвая игрушка? Нет, гораздо увлекательнее мне Игру продлить… пока игрушка не сломается.
– Долго тебе придётся ждать тогда конца игры. Твоей жизни не хватит, чтобы сломить иссушённое пустыней древо, что перед тобой. Назначай же цену, и покончим с этим.
– Танец.
– Что? Я не ошибся? Ты хочешь… Танец?
– Пустыня иссушила и твой слух, ужель? Да, я желаю танца тур с тобой. И предупреждаю – не искушай судьбу! Если что-то пойдёт не так, в следующий раз цена будет выше…
Станцуй со мной, Чудовище. Играй моим телом ради своей потехи.
Я вступаю в твоё царство и втайне надеюсь, что горящие ошмётки моей гордости спалят к дьяволу твою безупречную шерсть. Стол с яствами исчез, и зала пышного Дворца теперь обнимает нас простором и золочёной пустотой. Нас, странную пару, человека и Зверя, застывших лицом к лицу для свершения сделки. Неужель тебе подобная Сделка доставляет удовольствие? Что до меня, то мне едва ли.
Я вкладываю свою длань в твою лапу и невольно передёргиваюсь, когда когти второй с намёком вминаются в ткань рубашки на моей спине, придавая мне выправки и одновременно вжимая в твоё тело. Я вздёргиваю подбородок и встречаюсь с насмешливым оскалом клыков меж полных, очерченных рубином крови губ. Лёгкий рывок с твоей стороны, и ноги мои, томимые злобным бессильем, одеревенело повторяют твои движения, нехотя шаркая по медового цвета паркету. Танец не будет во мне ни одной реакции, кроме того, что однообразные движения по кругу вызывают лёгкое головокружение и тошноту, да к тому же в нос бьёт острый мускусный запах твоей шерсти. Шелковисто-чёрное море с серебряными всплесками отдельных ворсин покрывает твою чудовищную грудь с бугрящимися мышцами, и сухой кашель порой раздирает изнутри моё горло.
Я – кукла, очередное забавно-нелепое украшение этой залы для тебя. Мои верёвки находятся в твоих когтях, и ты в состоянии шутя оборвать их вместе с моей жизнью, однако не представляешь, что они уже трещат на пределе моего терпения. В особенности, когда ты встаёшь позади меня, обхватываешь сжатыми вместе руками-лапами за живот и тянешь на себя, сопровождая эту грубую попытку домогательства удовлетворённым грудным звуком. В моём же горле при этом клокочет рык бешенства. Играючи, ты сдавливаешь меня в своих руках, притираясь своим колоссальным телом к моему, жаром дыхания оставляя на шее унизительное клеймо. Внезапно ты, без предупредительных движений, проталкиваешь свою ступню меж моих и постыдно раздвигаешь их, расширяя мой шаг. Злобное шипение обметало мои губы в ответ, и в этот миг темп танца изменяется.
Играя моим терпением, танцуй со мной, Зверь.
Мелодия – только лишь сейчас я улавливаю её и испускающий её источник, осыпающий нас искрящимися нотами, что направляют наш танец. Шлейф радужных лент, что вился раньше над столом с яствами, теперь плывёт по зале вслед за нашей скользящей по паркету парой. Ленты поднимаются спиралями вдоль колонн, стелясь у потолка, и ведут переливчатые беседы с золочёными сводами пиршественной залы. Чем стремительнее мы кружим по зале, тем насыщеннее, звонче и быстрее становится мелодия этих бесед.
Медленный темп степенного танца отброшен и забыт. Нежданно я замечаю, что движения мои утратили угловатость, и ныне я вливаюсь в бесстыже-томный убыстряющийся ритм. Когда сонное блуждание по паркету сменилось лихим радужным вихрем, неким непостижимым образом я чувствую себя в приятной мне стихии. Где-то в глубине моего существа распускается неестественное желание продолжать. Хоть это и противоречит моей мужской природе, но меня охватывает азарт Танца с тобой, Зверь.