Чудовище – лишь гнусная маска для тебя, мой бывший единственный друг.
Одна лишь вещь остаётся для меня покрытой мраком – коль, если захотел ты, Шерлок, растерзать моё достоинство и моё тело, не легче ль было сделать это в каком-нибудь углу безлюдном? Среди глухонемых стен, которые б никому не рассказали о тех придушенных содроганиях никчёмного мужа без родни, что видели и слышали они? А братец твой замёл бы все следы, истирая из памяти общества само моё существование. О, хотя нет, теперь я понимаю – двум Умам, как ваши, нужна была изощрённая Игра, чтобы развлечься всласть. И понимаю также, что из Чертогов Разума мне не уйти. Вы заперли меня надёжно. Ты ожидаешь, Шерлок, что я пойду на заключительную часть Сделки? Да, я на неё пойду, но не из-за тупика, в который вы меня ввели. Моя меланхолия иссушила меня, и я устал бороться с ней. Я бы мог покончить с собой в любой момент и выбраться отсюда в мир иной, однако я вдруг тоже полюбил спектакли. Уж если уходить, так под звон фанфар, изведав неизведанное доныне, вкусив сполна всего того блаженства, что было мне обещано в зеркальной комнате. Да, я стану твоим, а после, как и задумал, пущу кинжалом кровь из твоего и своего горла.
Я приближаюсь к балдахину, где, в укромном сумрачном пространстве за тяжёлым водопадом ткани, схоронились последние осколки твоих красок, Шерлок. «Последняя капля миража», последняя капля лжи, коей ты поил меня, мой вероломный друг. Я не вздрагиваю от удивления, когда ты, нагой и отчуждённый, предстаёшь передо мной без мишуры, таким, каким я помнил тебя в реальности. И говоришь единственное…
– Догадался?
– Да.
И я иду к тебе.
Изнасилуй меня, мой друг. Овладей моим ртом.
Я взбираюсь на край огромного ложа, и следую за тобой под водопад ткани … нет, не на простыни, но на укромную лесную поляну. Крохотный целый мир, полный твоих сочных красок, остался от разрушенного дворца и горной бездны, и сейчас он принял подобное причудливое обличье. Выпуклые стволы древних дубов и кедров высятся из шоколадно-коричневой земли, окружая поляну, а над ними раскинул кружево кроны, словно столп мира, колоссальное камфорное дерево*. Еле пробирающееся сюда полуденное солнце дарит атласу листвы оттенок охры. Ведомый тобой, вероломным другом, я вступаю в твоё крохотное царство, готовый, наконец, отдаться на произвол твоей грубости сполна. Теперь мне нет смысла задаваться приевшимся вопросом, однако он всё же в дань новой привычке вертится у меня в голове. Неужель тебе подобная Сделка доставляет удовольствие? Что до меня, то я уверен – мне, да!
Я знаю, что не хочу этого, потому что моя природа не потерпит твоей власти. Но также твёрдо знаю, что какая-то тёмная часть меня хочет. Поэтому моя просьба и не противоречива. Ты вздёргиваешь моё лицо к себе за подбородок, и я дарю тебе последний глоток себя – отчаянный привкус моей звёздно-голубой меланхолии. Сил у моей души осталось не так уж много, и ты запросто можешь осушить меня до дна. До самого дна. Похоже, что ты намерен так и поступить, потому что движения наших губ и языков трудно назвать простым поцелуем.
Мы настолько увлеклись, что от недостатка кислорода нас качает: ступни топчут упругие травяные стебли, а пальцы в эйфории шарят в пространстве, хватая и бездумно сминая сочные бусины ягод на ветке. Спелая кровь древа каплет с пальцев, когда ты берёшь мой рот своим, иначе не скажешь. Я чувствую, что вкус твоих губ стал иным с нашего последнего поцелуя: теперь это терпкая вишня в коньяке, чей привкус дерёт горло жаждой новых ласк. Если ты вновь надеешься таким образом опоить меня, но теперь это излишне. А, возможно, ты сам желаешь упиться мной допьяна, низвергнув меня до самых иссушённых глубин подчинения. Цвет твоих глаз также подвергся метаморфозам: масло луны сменила непоколебимая зелень сияния жестокого севера. Теперь, когда ты заламываешь мне руку за спину, до хруста сплетая наши пальцы вместе, глаза твои обрели истинную суть. Свободной рукой ты рвёшь на мне ворот рубашки, и я понимаю намёк. Когда оба наших тела наги и открыты, словно беззащитный мягкий луб, с которого стальным топором содрали кору, мы, измотанные поцелуем, валимся наземь. Точнее, ты опрокидываешь меня спиной на покрывало комковатой почвы и низкой упругой травы и, подхватив за ноги, рывком притягиваешь к себе. Но стоит тебе только пригвоздить меня собственным весом, как мои инстинкты начинают действовать быстрее разума и сердца. Я порываюсь выпростать руки и перевернуть тебя, чтобы подмять уже под себя, и в этот миг травяные щупальца туго оплетают мои запястья. Запоздало вижу глумливый самодовольный изгиб вишнёвых губ, с которых только что слетел шорох тихого приказа своему миру. Теперь я полностью в твоей власти.
Овладев моим ртом, изнасилуй меня ещё, мой друг.
Твой жгучий язык проходится по моим натянутым мышцам груди и живота, сдвигаясь всё ниже и ниже. Словно сотни червонных жал солнца, твой рот ласкает и дразнит мою восставшую плоть. Ты забрасываешь мои ноги на свои плечи, поглощая меня в свой огонь до самого жерла твоего горла. Вскоре жар становится настолько невыносимым, что я буквально вижу объявший нас прозрачный огонь, который лижет и прикусывает соски и кожу, словно вскрывая её острыми ощущениями до розовой мякоти плоти.
Наконец, ты выпускаешь меня, оставляя на моём паху сверкающую паутину слюны, и седлаешь, словно бес грешника. Твоя отяжелевшая мужественность лежит на моей, и есть в этом нечто совершенно иное, отличное от любого моего предыдущего любовного опыта – нечто абсолютно мужское. Краем глаза я вдруг с изумлением отмечаю, что сквозь иллюзорные мшистые кочки просвечивает дань, оставленная земле человеческими поколениями. Тут и там заметен металлический блеск старинных кубков, цепей, корон, доспехов и мечей павших воинов и многое другое. Так и наши фаллосы кажутся мне твёрдыми и крепкими, словно платина, и налитыми весом возбуждения, словно золото, тяжелейший из всех металлов. Ты двигаешься, скользя и покачиваясь на мне, и я поддаю бёдрами навстречу, сгребая в кулаках травяные путы. Мы полируем друг о друга своё возбуждение, шлифуем свои мужские плоти до боли, до эйфории, до металлического блеска экстаза в чреслах.
Однако подобных ласк тебе, как и мне, дьявольски мало. Потому всполох зудящей неудовлетворённости срывает тебя вверх с меня, и вот ты уже навис надо мной на четвереньках валетом. Твой рот вновь жадно берёт в узники мою плоть, над моим же лицом покачивается мой будущий «смертный» приговор.
Всё же личина Чудовища истёрлась с тебя не до конца, оставив единственный, но весомый отпечаток. Возможно, что страх усугубляет моё восприятие твоих размеров, естество твоё и вправду подобно тому могучему первородному древу, под чьей сенью скрыта поляна и остальные мощные дубы и кедры, казавшиеся на его фоне лишь муравьями. Травяные путы ослабляются, давая моим рукам немного свободы. И я поддерживаю ладонью могучий ствол, овитый рельефом вен, будто питающими взбухшими корнями, и послушно размыкаю губы. Ты немедленно вдавливаешь кончик крепкого члена в мой рот, и, едва почуяв его влагу, начинаешь рывками вталкивать его в меня. Я пытаюсь осилить колоссальный объём и дать тебе хотя бы крохи того огня, каким ты щедро одариваешь меня внизу.
Овладев моими губами, языком и горлом, изнасилуй меня снова, мой единственный друг.
Забываясь, окунаясь с головой в эту противоестественную для меня ласку, я в благодарность пытаюсь ублажить как можно больше тебя. Я то оплетаю языком твой член, а то зарываюсь лицом между молочно-белых ягодиц с редкими чёрными волосками и толкаюсь языком внутрь, вылизывая жаркую узкую выстилку, словно изнанку вулкана. Ты также теряешь голову и, когда я в очередной раз принимаю меж губ твою плоть, захлёбываешься в животном рокоте и начинаешь всаживаться в меня, забивая стволом моё горло, так что я давлюсь в лихорадочных глотках. Вновь и вновь ты понуждаешь меня взять глубже, пока мои челюсть и горло уже не обметали стежки боли. Однако и о моих чреслах ты не забываешь. Твои пальцы, губы и язык находятся везде. Они обжигают, ныряют и раскрывают, подготавливая меня в сладком предвкушении.
В конце концов, прелюдии заканчиваются. Ты разворачиваешься, в последний раз выжигаешь языком полосу на моей вывернутой связанной руке, припечатываешь губами грудь и оседаешь меж моих ног. Оковы из трав вновь ужесточают хватку, и я отчаянно цепляюсь за них, набивая под ногти землю, будто это может мне хоть как-то помочь. Молнией сверкает твой плотоядный оскал, и в следующую секунду я, упёршись подбородком в грудь, лицезрею, как ты направляешь себя в меня. Я чувствую неумолимое давление твоей огромной плоти у самого входа, и эти попытки представляются мне сравнимыми с тем, как если бы древо пыталось врасти могучими корнями в крохотный глиняный горшок.