Волна бежит на этот берег,
Волна бежит и что — то бредит.
И звезды падают за ворот,
И ковш на небе перевернут.
И в голове смешались мысли,
И босиком с бутылкой виски…
Джек в своей жизни видел достаточно карибских ночей.
Поэтому, стоя на палубе Жемчужины, Воробей не любуется сотней звезд на ясном ночном небе и не вслушивается в завораживающий тихий шепот волн, ударяющихся о борт корабля. Все ночи в жизни Джека были непременно длинные, карибские, пропахшие тонким ароматом соли и рома и чуточку волшебные. С годами это волшебство осталось, но уже перестало удивлять и завораживать Воробья, ночи — как и дни — все были одинаковые и сливались в одну густую, отдающую морем тьму под названием «жизнь».
Все, кроме одной.
Босые ступни мерзнут, стоя на мокрой холодной палубе, но Джек даже не замечает этого. И вновь пьет, хватаясь за горлышко бутылки, как утопающий за соломинку.
Которую бутылку за ночь? Он понятия не имеет, впрочем, разницы никакой — в последнее время ром не помогает.
Который месяц? А может, уже год? А может, прошло лишь пару дней с тех пор, как она бросила ему в лицо эту горькую ложь?
«У нас все равно ничего не вышло бы».
Из ночной темноты вырисовываются очертания острова — небольшой клочок земли, забытый Богом на просторе океана. Все карибские острова как один похожи друг на друга.
Все, кроме одного.
Джек уже не помнит, как он лихорадочно будил Гиббса, пытаясь объяснить ему ситуацию. Не помнит, что у него это толком не получилось, ведь на самый главный вопрос — «Зачем вам это, кэп?» — он сам не знал ответа. Не помнит, как лихорадочно садился в шлюпку, прихватив с собой лишь бутылку рома и пистолет с одной пулей. Зачем ему ром, Джек прекрасно знает, а вот почему он взял пистолет — не помнит. А может и помнит, но боится.
Джек Воробей ужасно боится смерти.
Вокруг вода, песок и камни,
И время меряя глотками…
И всех вокруг, как ветром сдуло,
Нас, как магнитом притянуло…
Воробей обходит небольшой остров в полнейшей темноте, но сам как будто бы не замечает этого — тут ему знакомо все.
Джек останавливается перед высокой вздымающейся в небо пальмой.
Останавливается и вспоминает.
Именно под этой пальмой Лиззи танцевала тогда — в ту карибскую ночь, единственную ночь, ярким пятном выделяющуюся из темной вереницы других.
Еще глоток и мы горим,
На раз, два, три.
Потом не жди и не тоскуй…
Джек видит ее, несмотря на кромешную темноту: волосы развеваются под порывами свежего морского бриза, глаза блестят от выпитого рома, а босые ноги выводят замысловатые узоры на песке.
Танцуй, танцуй, танцуй,
Танцуй, танцуй, танцуй…
Воробей устало глядит на морскую гладь. В море ему не умереть — он это прекрасно знает. Но тут, на суше, Смерть чувствуется невероятно близко — дышит прямо в плечо, заставляя нервно отхлебнуть из бутылки еще рома и взять в руки пистолет.
Танцуй, танцуй, танцуйтанцуйтанцуйтан…
«Станцуй на моей могиле, Лиззи».
***
Элизабет с криком просыпается.
В комнату врывается свежий ветер, но девушка знает, что не он заставляет ее дрожать.
«Плохой сон. Кошмар», — устало шепчет себе Тернер и переворачивается на другой бок.
Но заснуть Элизабет уже не может.
Страх холодом разливается по венам, сковывая тело, останавливая дыхание. Элизабет твердит себе, что это лишь сонный бред, но сама прекрасно знает, что это — предчувствие.
А пираты должны верить предчувствиям.
Элизабет плюет на то, что она Тернер и на то, что Джек Воробей никогда в жизни никого не любил, а уж тем более ее.