Но покупатели появлялись все реже. Некоторые из старых, самых захудалых ферм, выставленных на продажу, уже много месяцев ждали своих покупателей. Новые владельцы не могли больше полагаться на продажу земли, которая обеспечила бы им капитал для строительства дома. Соседние фермеры не хотели покупать землю: они просто не могли позволить себе такую роскошь. А если земля была плохая, холмистая, она им была не нужна. Такая земля годилась лишь для прокорма небольшого стада овец, которые сами по себе не стоили ничего.
Купер поднялся наверх и заглянул в спальню матери. Та спокойно спала. По ее виду Бен всегда без труда мог определить ее душевное состояние: даже во сне разлад в ее сознании отражался на лице.
Успокоенный, он умылся, переоделся и вернулся на кухню. Девочки, Эми и Джози, уже сидели за столом рядом с родителями, в комнате стало шумно и радостно. Купер помахал на прощание рукой и пошел к задним дверям.
Задержавшись во дворе, он огляделся. Очертания хозяйственных построек фермы, по мере того как глаза привыкали к темноте, становились все более отчетливыми. Было слышно, как в хлеву тихо ворочается скотина, как поскуливает во дворе собака и негромко, словно испугавшись хищника, клекочут фазаны. Вдали, за овином, вырисовывалась темная громада холма – его вершина касалась неба, а середина, где по контуру долины протянулась цепочка деревьев, расплывалась во мраке.
Большинство земельных угодий фермы «За мостом» были хорошими, даже богатыми. Ферма досталась им по наследству от деда по материнской линии, который умер в довольно преклонном возрасте. До самой смерти он ковылял по здешним местам в армейских сапогах и древнем лоснящемся черном костюме, подвязанном веревкой. По бумагам ферма перешла к их матери и до сих пор принадлежала ей. Но занимался ею Мэтт, с тех самых пор как пару лет проучился в сельскохозяйственном колледже и немного поработал на большой ферме в Роузли.
Их отца, Джо Купера, ферма никогда не интересовала. Он с удовольствием позволил Мэтту взвалить на себя все хозяйственные заботы, хотя иногда, в редкие выходные, закатывал рукава и помогал смести сено в стога или загнать овец. Джо был крупным, полным сил мужчиной. Наверное, Бену следовало запомнить его именно таким: высокий и сильный, крепкие мускулистые плечи, расстегнутый ворот рубашки вместо туго завязанного галстука, широкие ладони сжимают вилы, при этом он, возможно, смеется и шутит с сыновьями. Но последнее воспоминание Бена было далеким от этой картины. Весьма далеким.
Купер спрашивал себя, что ждет ферму в будущем. Многие фермеры или разорялись, или, потеряв интерес, просто отходили от дел. Пастбища пустовали, плодородные угодья зарастали сорняками и папоротником. Некоторые фермы уже выглядели как язвы. В конце концов, именно фермеры следили за ландшафтом национального парка. Через одно-два поколения их отсутствие полностью изменит облик этих мест.
Разорившиеся фермерские семьи потихоньку уезжали в другие части страны, в бездушные здания больших городов, пополняя список безработных Шеффилда или Манчестера. А их старые дома переходили в руки богатых городских жителей, превращавших фермерские земли в площадки для гольфа или школы верховой езды на пони. Все эти события Бен Купер воспринимал как трагедию, на которую никто не обращал внимания, – нечто вроде тайной этнической зачистки, о которой Организация Объединенных Наций никогда не узнает.
Бен почувствовал, как нога привычно задела что-то у двери. Этот камень странной формы, грубо обтесанный, с широким основанием и дырой посередине, просверленной до самого низа, десятилетиями, а может, и столетиями стоял у задней двери их фермерского дома.
Раньше все проходящие мимо счищали об этот камень грязь с сапог или складывали на него найденные на земле винтики. Но однажды Купер увидел в книге по местной истории фотографию такого же камня. Подпись гласила, что это ручная мельница железного века, на которой мололи зерно. Ей было две тысячи лет.
Мельница еще стояла на прежнем месте, совсем не изменившаяся с тех дней, когда ее использовали для помола зерна. Ее почистили и убрали с нее винтики. Теперь грязные сапоги уже не касались ее. Сколько помнили обитатели фермы, мельница всегда стояла на этом месте, и никто не подумал переставить этот древний объект: ее просто сохранили для потомков. Но больше к ней не прикасались.
Купер не успел отойти от дома, как его из коридора окликнула Кейт:
– Бен, вечером звонила Хелен Милнер. Голос у нее был довольно расстроенный. Говорила, что вы собирались встретиться. И я сказала, что, наверное, тебя вызвали на работу.
Купер поморщился. Хелен могла бы приехать и в регби-клуб: вечером у них было свидание. Они встречались всего два месяца. Но он прекрасно знал, как она отнесется к тому, что он не пришел.
– Я собирался ей позвонить, но совершенно забыл.
– Я так и подумала, – вздохнула Кейт. – И Хелен, похоже, тоже не слишком удивилась.
Никто не ждал дома Диану Фрай, когда она припарковалась на Гровенор-авеню. Она жила в старом доме, перестроенном под квартиры и комнаты для молодежи, поэтому ее соседями в основном были студенты, и видела она их редко. Судя по всему, большую часть времени они проводили в пабах.
В ее комнате всегда было прохладно, даже в летнее время от стен исходил особый сырой холодок. Она уже узнала, какой противной может быть зима в Эдендейле. Трехсекционный электрический обогреватель едва разгонял холод. Но деньги он пожирал с ужасающей скоростью.
Диана выполнила несколько упражнений на растяжку, пока по телу не разлилось приятное тепло. Ей так и не удалось вспомнить, когда она ела в последний раз, а еды дома не было. Ладно, поголодать полезно для тела: живот станет упругим, а голова свежей. Однажды она пришла к выводу, что процесс приема пищи отнимает у нее слишком много энергии. Фрай изучающе окинула взглядом свое отражение в зеркале: никаких последствий травмы на лице не осталось. Но это не означало, что сама рана исчезла так же легко. Нет, просто ее рана была из тех, которые никто другой не сможет увидеть и, соответственно, не сможет сказать, что она – меченая. Так что ей повезло намного больше, чем Мегги Крю. Намного больше.
Она, как и Мегги, не желала, чтобы посторонние разглядывали ее уродство. Фрай знала горький вкус обиды на тех, кому известны ваши сокровенные тайны. Однажды она вдруг почувствовала, что ей необходимо вылезти из своего убежища и посмотреть людям в лицо, – все то же самое, что она говорила Мегги. Конечно, вряд ли удастся избежать людских обид.
– Что за идиотизм! – воскликнула Диана, мысленно запрещая себе разговаривать с собой. Но на самом деле эти слова адресовались Бену Куперу: Диана как раз вспомнила, как мило он спелся с Тоддом Уининком. Удивляться не приходилось: два сапога пара. «Кроме того, – подумала она, – даже Бен Купер не знает все ее тайны».
По дороге в Шеффилд Фрай постепенно успокоилась. Бесконечная череда домов и фабрик, смыкавшихся вокруг нее, защищала Диану от темных холмов, которые она оставила позади, в Дербишире. Впервые она оказалась в этом городе в поисках школы боевых искусств, желательно подальше от Эдендейла: школа дзюдо, где занимался Бен Купер, стала для нее запретной зоной. Потом вид городских улиц напомнил ей, зачем именно она сюда приехала.
Направляясь прямо в центр города, она поехала по кольцевой дороге, затем оставила машину на многоэтажной парковке рядом с улицей, где располагался большой торговый комплекс. Пешком добралась до перехода у подножия холма и, подождав, пока пройдет трамвай, перешла дорогу.
Старый железнодорожный мост исчезнет, когда модернизация доберется до этой части города, а пока его опоры служили домом для небольшой группки людей. Даже не группки – они все были сами по себе. Лежали в спальных мешках, под грязными одеялами и картонными коробками, все в одной куче, но при этом каждый – в своем обособленном мире, не разговаривая с другими или вообще не признавая факт существования окружающих. Они отгораживались от остальных, чтобы защитить себя. Фрай знала, что при необходимости сознание человека способно игнорировать многое, даже в ситуации непосредственной близости других людей.