Я слушала-слушала папину речь, которая становилась все бессвязнее, и, наконец, прервала его:
– Подожди. То есть ты хочешь, чтобы я что-то подписала, и вам на меня в новой квартире дали еще одну комнату, так?
– Валюша сказала – хотя бы попробуем, – кивнул папа.
– Она тебя выгнала или сказала «попробуем»?
– Выгнала, – согласно кивнул папа. – И сказала «хотя бы». Чтобы толк от меня хоть какой был, понимаешь. Я же не зарабатываю ничего. Стихи пишу для газеты. Знаешь, сколько за это платят? Нисколько. Восемьдесят рублей заплатили в прошлый раз. Даже носки не могу себе купить. На стихи купить носки!… – Папа задумался. – Нет, не получается рифма. Стихи-носки – что бы мне Пушкин на это сказал? Сказал бы – иди, думай. А все потому, что мысли нет! Запомни, дочка, чтобы стихи вышли, нужна глубокая мысль!.. А какая тут мысль… Носки… Эх! Дожили! Одно мещанство кругом… О чем поэту с ними говорить…
– А я не знала, что ты поэт… – осторожно сказала я. – Мама мне не рассказывала… Или я не помню…
– Не знала! – горько усмехнулся папа. – Про отца ничего толком не знала.
– Так ты не говорил, как мне было знать? – пожала я плечами.
– А я еще сижу… – Папа замолчал, с улыбкой кивая своим мыслям. – Да-да, сижу вахтером в музыкальной школе. Но тут меня как раз выгнали. Взяли теток каких-то… из Липецка. Бабищи… – Папа высоко поднял руку: – Вот такие! Огромные! Глаза черные у них, губы красные, ручищи… Прихожу на работу, мне говорят – всё, милок, до свидания! Я к тебе сразу… Ехал-ехал… Звоню в детский дом… Говорят – все, улетела птичка… А отцу-то что делать?..
Папа снова начал путаться, но продолжал говорить, всхлипывая, сморкаясь в свой грязный платок и громко прихлебывая чай.
– Еще можно? – попросил он, протягивая мне чашку.
Вот этот не старый, но совершенно жалкий человек, который пишет стихи в газету и приехал, разыскал меня, чтобы я подписала какой-то документ и ему дали лишние десять метров в новом доме, – мой отец. И мне его, к моему ужасу, жалко. За что? Ни за что. За то, что он такой ничтожный, раздавленный жизнью, Валюшей, своей собственной никчемностью, не знаю чем. Даже если и половина из того, что он сейчас рассказал – неправда.
– Дочка… – Папа смотрел на меня с теплом, улыбался, и все протягивал мне кружку, чтобы я налила ему еще чаю.
Странно, как странно. Я не чувствую ни обиды, ни злости. Я его не знаю и не люблю, мне от него ничего не надо. Наверно, я могла бы рваться к нему, он – единственный мой живой близкий родственник («дедушка» Ростовцев – не в счет, ведь, возможно, это все просто какое-то недоразумение, и никакой он мне не дедушка).
– Папа, а зачем вам еще десять метров? Или сколько на меня дадут?
– Как же? – Папа развел руками. – А библиотека? Валюша всегда мечтала, чтобы у нас была библиотека! Или кладовка – можно не таскать все туда-сюда на дачу… Колеса, лыжи… И еще банки… Валюша заготавливает, знаешь, какие огурчики на зиму… И икру кабачковую… На хлебец берешь, мажешь…
– А я к вам могу приехать в эту комнату? – аккуратно перебила я папу.
– Жить? – испугался папа.
– Ну не знаю. Да, предположим… жить. – Я даже не знаю, зачем я это спросила. Как будто кто-то внутри меня, кто совсем не растерялся и не запутался от папиных странных слов, подучивал меня спросить это. – Учиться в институте. Я же поступать буду. Можно здесь, а можно и в Москве. Лучше в Москве. Вот, приеду, буду жить в своей комнате. А, как?
– Да зачем тебе в институт, дочка! – замахал на меня руками папа. – Сейчас, знаешь, сколько этих… кто учился… и где они? Все телефонами торгуют… и этим… всяким… Пиццу возят… На машинках в-жжик – и нет машинки, разбилась… Не надо! Не учись! По подъездам пиццу потом носить… В подъездах стоят эти… со шприцами… дворники нерусские живут по подвалам… А ты одна, с пиццей… Нет, не надо! А ты сейчас где учишься?
– В педагогическом училище, – слегка усмехнулась я.
Если бы я сама не была участником этого разговора, а мне его кто-нибудь из наших пересказывал – мол, приехал к нему вот такой вот отец и несет подобную чушь, – я бы не поверила, сказала бы: «Хватит врать».
– Ой, дочка… – Папа горестно покачал головой. – Поступила, не посоветовалась ни с Валюшей, ни со мной…
– Пап, а мы разве с тобой общались, чтобы советоваться?
– Вот о чем и речь, о чем и речь, дочка… С отцом надо общаться! А то замыкаются… Мой вон Лёха тоже говорит: «Иди лесом, сам все знаю!» Мать ему, конечно, указ, а я-то нет.
– Хоть бы не рассказывал… – пробормотала я в сердцах.