Габриэль расхохотался.
Лиззи, сластолюбие — не так плохо, как тебе кажется. Но я бы предпочел объяснить это тебе на деле.
Пожалуй, я ограничусь воображением, — заявила она.
А оно у тебя весьма пылкое, не так ли?
Ветер стал порывистым, швыряя к ее ногам пригоршни палых листьев.
Так почему бы не вообразить, что ты направляешься домой? Хернвудский лес — не место для юной леди. А я — не самая подходящая компания, это скажет тебе здесь любой.
Он повернулся и с уверенностью зашагал по одной из тропинок, и Элизабет поспешила вслед, стараясь не отставать от него.
Я думала, ты принадлежишь к монашескому ордену, — заметила она. — Так что удачнее спутника и не подберешь.
Меня лишили духовного сана, детка. За плотские грехи. Я не был рожден для монашеского воздержания, и мой аббат прекрасно это знал. Я даже не успел пройти обряд пострижения, как меня вышвырнули из монастыря — за то, что бросал сладострастные взоры в сторону дочки лавочника. Впрочем, цель была достигнута: Даремы смогли безнаказанно отречься от меня. И хотя номинально меня продолжают считать наследником сэра Ричарда, я совершенно свободен от любых обязательств по отношению к нему.
Почему же ты здесь живешь?
Он глянул на нее через плечо.
Потому что здесь мой дом. Я связан с этим местом и с этими людьми. Ни Хернвудский лес, ни развалины аббатства не принадлежат сэру Ричарду. Он владеет только особняком и окружающими его садами. Все остальное — моя безоговорочная собственность, включая обветшалое поместье на северной окраине Хернвуда. Сама понимаешь, сэр Ричард не в восторге от подобной ситуации.
Но как такое может быть?
Элизабет изо всех сил старалась не отстать от него. Габриэль, высокий и длинноногий, уверенно шагал вперед, следуя запутанным лабиринтом лесных тропинок.
Мне всегда казалось, что люди наследуют свое имущество от родителей...
Используй логику, детка,
Сэр Ричард не является твоим настоящим отцом.
Именно. Хотя ему хватает здравого смысла не заявлять об этом в открытую. Сэр Ричард сделал свой выбор и теперь вынужден жить с ним. Есть такая поговорка: садишься за стол с дьяволом, не забудь длинную ложку. А сэр Ричард не был по молодости таким благоразумным.
Дорога стала шире, и Элизабет поравнялась с Габриэлем. Она слегка запыхалась, поскольку все время пыталась угнаться за ним.
Зачем ты мне это рассказываешь?
Он помедлил, задумчиво глядя на нее сверху вниз.
Не хочу, чтобы ты совершила ошибку, обманувшись внешним обликом добродушного сквайра. Сэр Ричард успел озлобиться и разочароваться в жизни, а потому может быть весьма опасен.
А тебе какая разница? В смысле, совершу я ошибку или нет?
Рот его искривился в подобии улыбки.
Возможно, я питаю слабость к рыжеволосым феям, которые забредают в мой лес то ночью, то днем.
Элизабет не пришлось подыскивать ответ. Яркая молния прочертила небо, и сразу же за этим последовал удар грома, от которого, казалось, содрогнулась земля.
Боишься молний?
Не особенно.
А следовало бы — тем более когда ты в лесу. Молнии обычно бьют по высоким предметам, а тут полно вековых деревьев. — Габриэль огляделся, не скрывая озабоченности. — Не думаю, что мы успеем добраться до поместья.
Не думаю, что у меня есть разумная альтернатива.
Начал моросить дождь, и вскоре Элизабет промокла в своем разорванном платье.
Разумная или нет, она тем не менее может сохранить тебе жизнь.
Габриэль сжал ее руку. Ладонь его была сильной, теплой и крепкой. Лишающей сил к сопротивлению. Она еще только собралась запротестовать, как Габриэль уже тащил ее вперед, в лесную чащу, свернув с широкой тропы, которая, как подсказывал ей инстинкт, вела к поместью Хернвуд.
Я не пойду с тобой, — заявила Лиззи, пытаясь высвободить руку.
Природа также не осталась в стороне от этой сцены: небо пронзила очередная молния, а дождь припустил еще сильнее. Габриэль повернулся к ней лицом, и ей впервые стала понятна суть прозвища — Темный Рыцарь.
Может, я и бессердечный ублюдок, — заявил он, — но не настолько бессердечный, чтобы бросить тебя в лесу во время грозы. Или ты идешь со мной добровольно, или я тебя понесу. Будешь сопротивляться — пеняй на себя. Мне ничего не стоит применить к тебе силу. Все знают, что я не слишком разборчив в правилах приличия.
Элизабет ошеломленно смотрела на Габриэля. Судя по всему, ему действительно ничего не стоило схватить ее в охапку или ударить, если она будет слишком сопротивляться. Габриэль, впрочем, не дал ей времени на размышления. Повернувшись, он вновь потащил ее по лесной тропинке, не обращая внимания на хлынувший как из ведра дождь.
Лиззи, уставшая от этой безумной гонки, поскользнулась и шлепнулась в грязь. Габриэль даже не остановился: он рывком поставил ее на ноги и вновь увлек за собой. Вокруг бушевала гроза, и Лиззи мало что различала в этой беспросветной тьме. Все, что у нее было, — его сильная, теплая рука, увлекающая ее в безопасное место. Она перестала сопротивляться и слепо следовала за своим провожатым.
В какой-то момент Габриэль остановился, и Лиззи с размаху налетела на него. Он обнял ее за плечи и втащил в какое-то укрытие — темное, теплое, сухое место, похожее на пещеру. Габриэль прижал к себе промокшую, дрожащую девушку, и они замерли в этой крохотной пещерке, а снаружи неистовствовала и бушевала гроза.
Элизабет не знала, сколько она простояла так в теплом кольце мужских рук, прислушиваясь к ровным ударам его сердца. До нее не сразу дошло крайнее неприличие сложившейся ситуации. Но даже тогда она не попыталась освободиться. Не насторожило девушку и то, что Габриэль, шепнув еле слышно «Лиззи», слегка приподнял ее лицо, чтобы поцеловать.
Лиззи никогда прежде не целовалась с мужчиной и не сразу поняла, что именно у него на уме. Только что она ошеломленно смотрела на него во тьме укрытия, а уже в следующее мгновение губы его оказались прижаты к ее губам, и она замерла, впитывая новые ощущения.
Ощущения были неожиданно приятными. Уверенное прикосновение его губ, согревающее тепло его объятий. Неудивительно, что ее неустанно предостерегали против подобных искушений. Ничего не стоило пристраститься к поцелуям, стоит только дать слабину.
Габриэль поднял голову. Даже в полной темноте было заметно, что глаза его лучатся весельем.
Лиззи, ты целуешься, как монахиня. Неужто я первый, кто прикоснулся к этому прелестному ротику? Признаюсь, я думал о нем с того момента, как впервые увидел тебя.
Она не знала, что в его словах шокировало ее больше, и поспешила ухватиться за первое, что пришло ей на ум:
Хочешь сказать, ты целовался с монахиней?
Неоднократно, — ответил Габриэль.
Внезапно Лиззи осознала, что он по-прежнему придерживает ее лицо одной рукой, легонько поглаживая пальцем ее подбородок.
Открой ротик, Лиззи.
Зачем?
Я научу тебя целоваться.
До сих пор ей казалось, что она стоит к нему слишком близко. Как же она ошибалась! Габриэль решительно привлек ее к себе, и она ощутила тепло его кожи сквозь влажную ткань рубашки, почувствовала твердые очертания тела сквозь промокшую насквозь юбку. Элизабет смотрела на него с негодованием, однако царящая вокруг темнота не позволила ему разглядеть этот немой укор.
На этот раз, когда он поцеловал ее, губы Габриэля были приоткрыты. Без сомнения, она бы отпрянула, не держи он ее так крепко. Тогда Лиззи попыталась вывернуться из его объятий, но и это не помогло. Габриэль был неумолим.
Не бойся, детка, — шепнул он. — Это всего лишь поцелуй. Я же не пытаюсь украсть у тебя душу.
С губ у нее сорвалось нечто похожее на протест, и Габриэль поспешил воспользоваться этим. Сжав ее лицо в ладонях, он слегка запрокинул ей голову, чтобы удобнее было целоваться. У Элизабет бешено заколотилось сердце, а ноги ослабели. На этот раз он во время поцелуя пустил в ход не только губы, но зубы и язык — весьма умело и весьма непристойно. А ей ничего не оставалось, как стоять, прижатой к его телу, и терпеть эти немыслимые выходки. А еще убеждать себя, что горячая волна, прокатившаяся по ее телу, была признаком отвращения, а не предательского удовольствия.