Миалия уже начинала вставать и пыталась хоть чем-то «быть полезной». Все порывалась готовить или помочь со стиркой. Наши вопросы не вызывали у нее отторжения, она откровенно рассказывала о своей жизни, хотя и считала, что скрывать там в принципе нечего.
«Как у всех»! Страшен мир, где у всех такая жизнь. Мама ее была портнихой, и дочь обучила своему ремеслу. Миалия умела, и ткать полотно, и окрашивать ткани, и из куска тряпки создать вещь, и украсить вышивкой нитью или драгоценными кристаллами. А вот ее бабушка была кухаркой в трактире всю свою жизнь. И даже будучи маленькой девочкой, Миалия с удовольствием помогала ей на кухне.
А еще она надеялась, что и ее минует выбор. Как это произошло с ее бабушкой и мамой. Чем уж женщины не угодили неизвестно, но и бабушка, и мама так и не обзавелись уродливыми символами на запястье. А когда пришла пора забеременеть, воспользовались услугами обыкновенного городского борделя.
Но вот этой мечте было не суждено сбыться. И в положенный срок, проснувшись одним далеко не добрым утром, девушка обнаружила на запястье змеев браслет. Бабушка и мама, горько рыдая и прощаясь навсегда, выгребли из дома все сбережения, но обеспечили Миалии безопасный проезд к нагам, избавляя ее от опасности, хотя бы на время пути.
Девушка надеялась, что сможет послать им весточку и успокоить, когда прибудет на место, к мужьям. Но ее пребывание в доме нагов больше напоминало кошмар. И она просто боялась обратиться с просьбой о вестнике, чтобы не привлекать лишнего внимания к двум беззащитным женщинам.
К нашему дружному удивлению, Ард предложил послать вестника сейчас, за что был удостоен благодарных взглядов и улыбки Элины. Письмо с объяснениями еле уместилось в несколько листов мелким почерком, но девушка, уверенная в том, что теперь ее родные не будут за нее волноваться, старалась объяснить все самым подробным образом.
С нагом дела обстояли намного хуже. Он уже давно пришел в себя, но передвигаться самостоятельно еще не мог. Наг был угрюм и молчалив. На вопрос об имени сообщил, что родового имени больше нет, поэтому как решит хозяйка, так его и будут звать. Я долго пыталась его уговорить, что-то объясняла. Но потом просто разозлить
— Хорошо. Пусть будет по-твоему. Раз как я решу, то с сегодняшнего дня ты Зубейр. Сильный и упрямый. И ведешь себя, как больной зуб. — с этими словами я оставила этого упрямца в покое.
Но помимо ожидания возвращения Дардена и ухода за раненными, у меня было и еще одно занятие. Недалеко от нашей стоянки я обнаружила одинокий храм. Как мне подсказала Алиена, это был храм Морины. Здесь не было служителей и посетителей. Лишний раз привлекать внимание Грозной к себе, желанием никто не горел.
А потому, красивые барельефы на стенах были покрыты пылью, а алтарь пустовал. Разглядывая искусную резьбу и удивительные переливы красок, я поймала себя на мысли, что запустение в этом месте меня раздражает.
А потому, не собираясь себе отказывать в моральном удовлетворении и нуждаясь в упорядочении своих мыслей, я занялась уборкой в этом небольшом храме. Элина и Миалия, не побоявшись хозяйки этого места, мне активно помогали, а раз этим занималась Элина, значит и Ард был тут же.
Интересно, Элина действительно не замечает упрямого стремления волка быть рядом. Я улыбнулась про себя. Хотя, положа руку на сердце, не понимала, что нужно сделать этому мужчине, чтобы добиться желаемого, после всех тех дров, что он так успешно наломал.
Так что следить за лагерем был оставлен наг. Благо, что постоянного присмотра и заботы он уже не требовал.
На четвертый день своего отдыха от дороги, мы почти закончили с уборкой. Я как раз отмывала алтарь, прикасаться к которому никто из моих спутников не захотел. Мое внимание привлекла картина над ритуальной чашей, где были изображены молнии. Ветвистые яркие разряды по темному небу и переливающийся шар. Несколько секунд рассматривания, узнавание и я, словно по мановению волшебства, оказалась в далеком-далеком детстве.
Тем летом умер мой дедушка. А я, в силу возраста, не могла понять, насколько эта потеря напугала бабушку. Всегда уравновешенная и логичная в своих поступках бабушка, вдруг стала суеверной и боязливой. И потому, до истечения сорока дней, бабушка практически не выпускала меня из поля зрения, а мне, привыкшей считать войсковую часть чуть ли не личной территорией, такая опека была непонятна. Убежав без предупреждения с подружками на пруд, а плавать я не умела всю свою жизнь, я напугала бабушку настолько, что это был тот самый, единственный раз, когда я получила от нее ремня.