-И помните, мессиры: все, сказанное и услышанное здесь, должно оставаться тайной. Так, по крайней мере, мы сохраним в городе хотя бы подобие покоя, и избегнем чудовищных беспорядков. Случаи исцеления могут повторяться, главное, чтобы их не было чересчур много и между ними не было бы никакой связи. Скажем: единственный наследник, или горожанин, ревностно пекущийся о благе Эригона, или особо прославленные персоны... вы меня понимаете?- и Сириан вопросительно поднял белесые брови.
-Господин ратман, но... а дети? - и Окка поклонился, словно извиняясь за вольность вопроса.
-Что ж... пожалуй. Но осторожно, без спешки, потихоньку... и следите, в таком случае, чтобы хоть один из родителей оставался, нам ни к чему орава беспризорных сирот, в городе и без того забот хватит.
-Я думаю, вам не стоит так волноваться, - вмешался мэтр Аурело, - это ведь не чума и не холера, когда страдают тела, а не рассудки. Вряд ли кто в Эригоне заметит, что у похоронной команды поубавилось дел. Сейчас большинство сидит по домам, наматывая слезы на кулак, в больницах же что ни пациент - то редкостный случай иллюзорного помешательства. Реальность как таковую воспринимают темнокровки да исключительно волевые люди... как вы, мессиры. Кроме того, лекарственного... хм-хм... материала необходимо смехотворно мало. Я, конечно, сделаю пару уточняющих опытов, но и без них мне понятно - чем выше разведение, тем сильнее эффект. В первом случае доля темной крови всего-навсего одна восьмая часть, да была всего только капля... Ну, это уж наше с вами дело, мессир Окка, не будем утомлять достопочтенного ратмана медицинскими теориями.
На этом гости поспешили откланяться и отправились в квартал ювелиров, в больницу - проверять истинность умозаключений мэтра Аурело. Сириан вернулся в кабинет, где уже успели убрать со стола и обрызгать пол душистой водой, и уселся в свое любимое кресло у камина.
" Так-так, господин врач. В кои-то веки хорошие новости, да и те с изнанкой. Как это говорил отец? я хотел бы рыбку съесть, да боюся в воду лезть... А ну как узнают, что это за лекарство чудотворное... поди, объясни им, что надо мало... не поверят, привыкли, что для дела надо много. А с темной кровью нам ссориться нельзя, слишком долго договаривались. Лучше уж еще месяц помучаться, чем потом полгода в осаде сидеть, да виру выплачивать... а они своих недешево ценят. Ничего-ничего... потихоньку, полегоньку... где надо - соломки подложим, а где не стоит - не будем...
Значит, темная кровь дает защиту... и выносливость. Пожалуй, этот случай упускать нельзя. Пора вызывать Риго. Неразбериха, смута - все один к одному. И навещу-ка я завтра госпиталь."
Глава десятая. Под иными ливнями
Этот храм был под стать окружающим его лесам - лесам, подобным Жизни, избавленной от Смерти, Жизни, которую тошнило от ее собственного же преизбытка.
И менее любимым, чем Калима, богам люди возводили пышные земные хоромы; старались, гробили сотни и тысячи рабских жизней, опустошали казну до донышка, спорили со всеми стихиями сразу, пытаясь доказать Тому, Единственному, что он - самый лучший, что соседский бог по сравнению с ним - жалкая побирушка, вынужденная удовлетворяться парой цветочных гирлянд и алтариком размером с носовой платок. А Тот, Единственный, сидел на облачке, просушивая намоченные ночной грозой крылья, и все пытался понять, куда ж это люди подевали ту искру разума, которую он вложил в их головы.
В создание храма Калима, самого почитаемого в Нильгау бога, вложились поровну и обезумевшая от своей плодовитости земля, и непобедимое растительное царство, и магия жрецов. Посреди девственного нильгайского леса, на невысоком холме процветало - воистину! - его великолепие.
Для того, чтобы создать этот храм, в страну не привезли ни единого камешка, и не срубили ни одного деревца, и не щелкали по потным спинам рабов бичи надсмотрщиков, и не сходили с ума от своих фантазий скульпторы, решившиеся воплотить облик бога. Калима помог своим детям.
Когда достойный паломник подходил к храму, то глазам его представало невероятное зрелище. Высоченное, под стать вековечным секвойям, здание сплошь было покрыто барельефами, а свободные места занимали статуи, примостившиеся в нишах между колоннами. Сюжетами для сих композиций послужили, как водится, подробности личной жизни бога: начиная с его зачатия (барельеф воспроизводил фантастическую сцену любви прекрасной девушки и огромного цветка) и дальше - по порядку. Калима, получеловек-полуцветок, подчинившей своей воле все растущее на землях Нильгау, творец новых растительных форм, был исключительно миролюбив и до неприличия (даже для бога) любвеобилен. Фронтон иремского храма Нимы рядом со скульптурными группами, изображавшими подвиги многопестикового бога, показался бы безгрешно-накрахмаленным, как нижние юбки старой девы. При этом поражало даже не несосветимое число подобных украшений, а виртуозное их исполнение, ни одна мелочь, вроде сбившегося набок ожерелья, не была упущена или не проработана. Статуи с выразительными лицами, застывшие в удивительно гармоничных позах, казались живыми. Да они такими и были.