Сыч был единственным сыном старейшины орчатского Южного Лесного клана, его мать принадлежала к роду Крысоловов. От нее мальчик унаследовал безжалостное чутье, от отца - знание леса и любовь к нему. Однажды Сыч - тогда еще Сычонок - самовольно отправился в одиночку в предгорья Безымянного Хребта, где и угодил прямехонько в лапы старой, опытной подгорной крысы. Его утащили далеко, в самую глубь одного из последних крысиных поселений. Сыч стал чем-то вроде учебного пособия для молодых крысят. Обессилевшего от голода и постоянных кровопотерь, искусанного, истерзанного орка раз в неделю притаскивали на железной цепи в низкую пещеру; на него либо натравливали целую свору крысят - это было плохо, с ними он не справлялся, либо выпускали одного, подающего надежды храбреца - и почти всегда крысенок недосчитывался зубов, хлюпал разбитым носом или хромал, возвращаясь домой. А Сыча утаскивали обратно, в глубокую каменную яму, швыряли ему миску объедков (хорошо, если среди них попадались хлебные корки, если же были одни кости - Сыч оставался голодным... много столетий тому назад его клан отказался от поедания тех, кто разговаривает, и юноша не хотел возвращать к жизни тот обычай), и кувшин несвежей воды. Трижды орк пытался бежать, но сил ему явно недоставало, и посланная следом охота с торжествующим писком притаскивала его обратно. Так продолжалось два года. Через неделю после сычова шестнадцатилетия его вытащили из ямы, завязали ему глаза, долго вели, подбадривая укусами, через подгорные ходы, и вскоре орк, приготовившийся умирать, совершенно неожиданно захлебнулся свежим воздухом - воздухом, пахнущим не камнями и землей, а сосновой хвоей и скорым дождем. Моргая отвыкшими от света глазами, Сыч наблюдал, как один из крыс принимает от смуглого, черноволосого человека окованный железом сундучок, что-то в нем пересчитывает и исчезает среди серых камней.
Орк настолько обессилел и отупел за два подземные года, что доже не обрадовался своему освобождению. И как оказалось, правильно сделал. Выкупить-то его выкупили, но вот отпускать и не подумали. Вместо этого юношу напоили снотворными травами, погрузили в закрытые носилки и постарались унести как можно дальше от тех мест, где он мог рассчитывать на помощь. Долгое путешествие через свободные земли, через жару Шаммаха, вдоль прохладной громады Края Света, на огромном плоту с домом-навесом, плывущем по мутной, сонной Шакти, и, наконец, по лесам Нильгау - все это промелькнуло как сон. Вот так Сыч оказался в одном из потайных помещений храма Калима; зачем, почему - неизвестно. Впрочем, обращались с ним неплохо, кормили хорошо, раны подлечили. Так прошло почти два месяца. Попыток сбежать орк не повторял, единожды испытав хватку лиан, со жрецами говорить было бесполезно. Но все же он поверил солнечному гостю. Недаром же ему достался слух крысолова, и он мог бы поклясться, что впервые за долгие дни тишины рядом с ним кто-то ругался и кричал попеременно то на всеобщем наречии, то на гортанном суртонском, которое Сыч хоть немного, но знал.
Глава одиннадцатая. Побратимы
Это была самая старая и глупая шутка эльфов воздуха: наглотаться родной стихии вдоволь, "про запас", и остановить дыхание, ловко имитируя удушение. А если еще при этом под рукой окажется веревка... Даже самый примерный подросток не избегал взбучки за "синемордое баловство", как его именовали в школе.
Мазруван стоял, растерянно опустив руки и переводя взгляд с одного "родича" на другого. "Дядя" едва стоял на ногах, схватившись за горло, "братец" продолжал что-то говорить, булькая и присвистывая. Неожиданно из ошалевшей толпы зрителей протиснулся вчерашний старик-весельчак, он присел рядом с эльфом, помахал перед его носом каким-то корешком, вытащенным из наплечной сумы, и обернувшись и задрав голову, заговорил:
-Самое первое дело против припадков, эти корешки. Они "красотку-злодейку" питают.
Мазруван вспомнил: "красоткой-злодейкой" называли орхидею удивительной красоты и такой же прожорливости, она не удовлетворялась бабочками да жуками, предпочитая самых крупных колибри.